История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 12 - Джованни Казанова

Премислас Заннович, в счастливом возрасте 25 лет, был сын дворянина, урожденного Будны, последнего города Далмации, бывшего венецианского владения, граничащего с Албанией, принадлежащей ныне Турции: это бывший Эпир. Этот молодой человек, исполненный ума, получивший воспитание в Венеции, обучавшийся там, вхожий в общество и склонный к удовольствиям, которые предоставляются в этой прекрасной столице, не мог решиться вернуться в Будну вместе со своим отцом, когда столичная полиция решилась относительно него издать приказ вернуться на родину, чтобы мирно пользоваться там своей великой удачей, которую он имел, играя во все азартные игры в столице, в которой он пробыл пятнадцать лет. Премислас не чувствовал себя созданным для жизни в Будне. Он не знал, что там делать. Он нашел бы там лишь грубых простых эсклавонцев, с их дикими нравами, неспособных рассуждать, ни счастливых ни несчастных, рассматривавших казни как развлечение, бесталанных, без малейших познаний в искусстве или в литературе и безразличных ко всем событиям, которые интересуют Европу, из которой они получают новости, лишь когда какая-нибудь барка с запада или востока им их приносит. Так что Премислас и Этьен, его брат, одаренный талантами еще более, чем он, решились стать авантюристами, оба сразу, поддерживая между собой переписку, направившись один в полночные страны Европы, другой — в полуденные, решились подвергнуть их контрибуции, используя свой тонкий ум и находя дурней повсюду, где могли найти подходящую почву для своих шашней.

Премислас, которого я знал только ребенком, имел теперь определенную репутацию, потому что сумел обдурить в Неаполе шевалье де Морозини, заставив его выдать ему гарантию на 6 000 дукатов, прибыл во Флоренцию в прекрасной коляске, вместе со своей любовницей, двумя здоровенными лакеями и слугой, который служил ему курьером. Он роскошно поселился, нанял прекрасную разъездную карету, снял ложу в опере, нанял повара, компаньонку для своей прекрасной любовницы и явился в казен для благородного сословия, в одиночку, превосходно одетый и весь в украшениях. Известно было, что это граф Премислас Жанович. У флорентинцев есть казен, который они называют «для благородного сословия»; любой иностранец может туда прийти, не будучи никем представлен, но тем хуже для него, если у него нет, по крайней мере, кого-то из известных людей, которые подтвердят, что он достоин туда пойти, потому что подкованные флорентинцы будут держать его как бы в изоляции; он не осмелится явиться туда во второй раз. В этом казене читают газеты, играют в разнообразные игры, при желании там заводят галантные знакомства, там завтракают, либо полдничают, за плату. Флорентийские дамы туда тоже захаживают.

Жданович, держась со всеми приветливо, не слушая, когда к нему обращались с разговорами, рассыпаясь в реверансах то с одним, то с другим, поздравлял себя с тем, что пришел их повидать, разговаривал о Неаполе, откуда прибыл, делал сравнения, лестные для присутствующих, ловко вставлял свое имя, весьма крупно играл, проигрывал, теряя при этом хорошее настроение, платил, делая перед этим вид, что забыл, словом, понравился всем. Я узнал обо всем этом на другой день у Дениз, из уст знающего маркиза Каппони. Он сказал мне, что того спрашивали, знает ли он меня, и что он ответил, что при моем отъезде из Венеции он был еще в коллеже, но что он много слышал от своего отца, говорившего обо мне с большим уважением; шевалье де Морозини был его близкий друг, и граф Медини, который находился во Флоренции уже неделю, и о котором ему говорили, был ему также знаком, и он хорошо о нем отзывался. Будучи расспрошен маркизом, знаю ли я его, я ответил в том же духе, не считая себя обязанным рассказывать о том, что я знаю, и что могло бы быть для него неблагоприятным. Дениз высказала желание с ним познакомиться, и шевалье Пуцци пообещал ей его представить.

Это случилось три или четыре дня спустя. Я увидел молодого человека, самоуверенного, неспособного потерпеть неудачу. Не будучи красивым и не имея ничего импозантного ни в лице, ни в фигуре, он обладал манерами благородными и свободными, умением поддержать беседу, приятными оборотами речи, веселостью, которая к нему располагала, он не говорил никогда о себе и, ведя речь о своей родине, давал ей комические характеристики, рассказывая о своем владении, половина которого находилась в турецких землях, как например его замок, в котором можно умереть от тоски, решившись там поселиться. Как только он узнал, кто я, он высказал мне все, что можно сказать самого лестного, без тени подобострастия. Я увидел, наконец, в этом молодом человеке будущего большого авантюриста, который, при надлежащем руководстве, мог достигнуть значительных высот; но его блеск показался мне чрезмерным. В нем я, казалось, увидел мой портрет, когда я был на пятнадцать лет моложе, и я его пожалел, потому что не предположил у него моих ресурсов. Занович пришел повидаться со мной. Он сказал, что Медини внушил ему жалость, и что он оплатил все его долги. Я поаплодировал ему и поблагодарил. Это проявление щедрости заставило меня предположить, что эти двое составили что-то вроде комплота в своей области. Я поздравил их, без намерения к ним присоединиться. Назавтра я вернул ему визит. Я нашел его за столом, вместе с любовницей, которую я знал по Неаполю и с которой сделал бы вид, что незнаком, если бы она первая не назвала меня дон Джакомо, выразив удовольствие снова меня видеть. Я назвал ее донна Ипполита, с неуверенным видом, и она ответила мне, что я не ошибаюсь, и что, хотя и выросшая на три дюйма, она остается все той же. Я ужинал с ней в «Кросьель» вместе с милордом Балтимор. Она была очень хорошенькая. Занович просил меня прийти обедать послезавтра, и я его поблагодарил; но донна Ипполита, услышав приглашение, сказала, что я найду здесь компанию, и что ее повар берется оказать нам честь.

Слегка любопытствуя по поводу той компании, которая соберется за этим обедом, и заинтересованный в том, чтобы показать Зановичу, что я не в том положении, чтобы стать зависимым от его кошелька, я нарядился, во второй раз во Флоренции. Я нашел там Медини вместе с любовницей, двух иностранных дам с их кавалерами и одного венецианца, очень хорошо одетого, довольно красивого мужчину, на вид тридцати пяти-сорока лет, которого я бы ни за что не узнал, если бы Занович его мне не назвал, Алвиса Зен. Зен была патрицианская фамилия, я счел себя обязанным спросить у него, какие у него есть титулы, и он мне назвал те, что называют старинному другу, что я не мог принять, поскольку знаком был с ним лишь десять лет. Он сказал, что он сын капитана Зен, которого я знал, когда сидел в форту Сен-Андре.