Третий глаз - Владимир Фалеев

Подняла голову: обветренная кожа на его лбу сбежалась гармошкой, злоба искривила губы, сейчас он мазнет ее наотмашь фалангой по подбородку — и она рухнет перед ним… Даша подобралась.

— Не молчи! Завела кого-то? — рявкнул он.

Ел соленые огурцы с яичницей, каменел лицом, челюсти его ровно сжимались и разжимались, натягивали кожу скул; ел стоя, не присаживаясь на табурет, зло поглядывал на неподвижную, маленькую, приготовившуюся бежать жену.

— Кто мой заместитель? — Жуя, потрепал подбородок Даши шершавыми пальцами, отвернулся и сердито поторопил — Давай, давай, говори… куплю хахаля. — Захлебнулся сухим, отрывистым смехом.

Выронила из рук кастрюлю — посудина звонко ударилась об пол, укатилась под стол, — захлестнула глаза руками, замерла. «Зот ему посигналил, на меня донес! Паша ушел утром, позавчера утром… У него жена приехала».

— Не люблю тебя, — закрылась ладонью, глянула на мужа сквозь пальцы, решительно шагнула из кухни в комнату с намерением бежать из квартиры: Павел не даст ее в обиду, он мудрее ее мужа, она свободная, самостоятельная женщина — сама кормит себя и заботится о ребенке; она не какая-нибудь там, она просто другого любит… Выскочить в коридорчик не успела; муж барсом прыгнул, опередил ее и, самодовольно хмыкнув, подхватил на обе руки. Смеялся каменным смехом.

— А с сыном как же? — Сел на диван рядом с ней. Могла бы закричать, но он не бьет ее, а гладит машинально по плечу наждачным бруском ладони.

— Сын — мой! — всхлипнула, закрылась локтем.

— Любовник на тебе женится? — хладнокровно произнес Лука.

«Он не любовник, он — любимый!» — хотелось защитить чистоту своего чувства к Павлу. «Женится ли он на мне?» — впервые спросила себя.

— Ты забросил дом, у тебя я как домработница. А он если и не женится, так хоть рядом, — пролепетала она.

— Рядом? — выцветшие ресницы моргали быстро.

«Не сосед ли? Она не отпирается: у нее есть любовник! Интуиция меня не обманула! Красивый, самоуверенный, видимо, женатый хахаль наведывается в эту квартиру!» Теперь предстояло навести луч света на эту темную любовь, высветить отношения жены с таинственным дружком. Жена испугалась, что он вполне мог застать ее в квартире с любовником. Вот так так… Она все-таки изменяла ему, законному мужу, надсмеялась над его, Ивушкина, клятвой и над своими торжественными обязательствами, которые вслух произнесла перед свадьбой — быть верной до конца дней своих. А клятвы их были искренни, и они их впечатали в память, и свидетели — геологи и студенты — тоже не забыли еще того парадного дня и песенного задорного вечера с белым платьем, с фатой и с цветами. А теперь Лука Ивушкин уже обманут. Он волен избрать наказание для жены за ее клятвоотступничество, за сговор с другим мужчиной, за измену и за нарушение документа, помеченного гербовой государственной печатью, — за все он может расплатиться с нею. Возможность отомстить ей была столь оправдана и выбор мести столь разнообразен, что Лука смутился и растерялся. Побить — да шибко уж Даша хрупкая, пожурить — не удовлетворит его, да и ее не образумит. Как же быть? Она предала всех ее родственников. И мать и братьев своих. Родня у Луки малая — две тетки, да и перед ними стыдно. Сына оборачивает в безродного щенка-дворнягу, не помнящего отца.

Тихим, доверительным тоном он потребовал, чтобы Даша посвятила его в свои житейские заботы, в будущие планы, как она представляет себе свою безмужнюю судьбу и воспитание мальчонки, рассказала бы ему, какие виды у нее на милого ей.

— Он мой начальник, что-нибудь придумает, — вымолвила и спохватилась: «А может, Зот не назвал фамилию Павла?» Сидела в сознании заноза, которую воткнули девушки с речки Шестаковки, когда завидовали ей, Даше, что она нашла себе покровителя.

— Нача-альник? — Он даже вскочил с дивана, но шмякнулся рядом с Дашей, не отпуская ее. — Забавно, — притворно вздохнул, а в голове уже заработало само собой: «Начальник воспользовался отсутствием в семье мужа, принудил Дашу к утехам, обманул, задарил чем-то, да не из личного кармана!»

«Ах, я погублю Павла!» Она съежилась, боясь шелохнуться под увесистым рычагом, который был рукой мужа и накрепко запирал ее — не вырваться. Подперла подбородок маленькими кулачками, затравленным зверьком выглядывала на супруга. А он успокоился: «Не могла она мне изменить! Ее принудил своей властью начальник». Враг покусился на обычаи, на веру в закон, на всю геологию, которая не просуществовала бы без этой веры и неделю. Разбегутся из бригад, из отрядов, из партий, из экспедиций мужчины, если узнают, что в городах дозволено охотиться за их женами. Каждый захочет соблазнить чью-нибудь супругу.

Недобрая ухмылка передернула щеку Ивушкина, перекосила лоб, сдвинула набок нос. Не хватало в комнате воздуха. Отпустил Дашу. Приглаживая вихрастый, ершистый чубчик, поднялся с дивана и прошелся к балконной двери, распахнул ее, стал негромко объяснять жене, что думает о проступке ее совратителя. Не только говорил сам, чуть-чуть отвлекаясь из-за раздражающего брехания собак в глубине темного двора и нестройного хорового пения у соседей, но, расхаживая взад-вперед по комнате, запинаясь за шкуру, искусно выспрашивал жену, где и когда она впервые оказалась в интимном уголке с любовником, как доверилась ему, кто командировал ее в тайгу, что за соблазны сулил ей начальник и какими красками обрисовывал будущее ее и сынишки. Она рассказала мужу почти все о первом своем разговоре с Павлом в купе вагона. А муж по-учительски разъяснил ей, что, ничего не обещая, любовник обманывал ее. Да какой он любовник? Прелюбодей! Любовник клялся бы и божился в своих чувствах, строил бы для любимой хоть какое-то уютное будущее, звезды бы в похвальбе с неба сбивал или дорогими подарками облегчал женщине ее участь. Когда любят, то берут на содержание. Даша возражала, что сам-то Лука не балует ее деньгами, а Павел (и она назвала имя) не успел еще это обсудить с нею, но он, когда вечером перехватил ее у провожавшего Митрофанова, был решительным. Ивушкин упрекал Павла, что у него жена, наверное, в отпуске; и Даша призадумалась: а не прав ли муж?

Препирались они несколько часов, уже давно и песни в доме затихли, и собаки смолкли; и тогда Лука попытался взять в толк: как же он обо всем догадался? Случай свел Луку и Серегу в самолете. Смешок девицы усилил подозрение Луки относительно жены… В сознании вспыхнула фамилия: «Митрофанов».

Колючее чувство ворочалось в нем, спина зудела, и мускулы наливались силой, сойтись бы с начальником Даши где-нибудь в темном переулке, сшибиться в рукопашной. Удобно позвонить ему по телефону вот сейчас, в глухую ночь, оскорбить, вызвать… Да остерегся: это не горы, лучше до поры орла не вспугивать.

— А кто такой Митрофанов? — сузил глаза муж. Даша задрожала; когда же Лука начал допытываться настойчивее, расплакалась:

— Это тот, который послал тебе сигнал, вызвал тебя. Но ты не верь ему, он гипнотизер, он может действовать по злому умыслу…

«Гипнотизер? Что за бред!..» Поглядел с тревогой на жену. Личико ее распухло, подушечки под глазами вздулись — набедокурила, глупая, а теперь раскаивается. Лука вдруг почувствовал жалость к Даше. Забывая горький разговор, сочувствуя ее состоянию, когда она, оставшись в городе без защиты мужа, сама пошла в чужие ласкающие руки, он прощал ее в этот момент. Подхватив жену как законный хозяин, которому бесспорно принадлежит ее тело, не подавая голоса и не лаская, он понес ее в спальню.

Потом лежал на раскладушке раскаивающийся, а Даша плакала. Сон пересилил сомнения, и он не успел оправдаться. Когда же невзначай пробудился, то услыхал всхлипывания: она все еще не спала.

На рассвете он просыпался и бормотал:

— Прости… я отомщу… ты не бойся…

Ей вспомнился шофер Ухватов, защетинившийся лицом, похожий на большого паука, вспомнилась Галка Жукова, которая наскакивала то на Ванду, то на Катю, отчитывала их за ночное путешествие к мужикам. Девушки жили весело и свободно, а Даша приехала и рассорила их с шофером; и опять, как раньше, ей стало жутковато от всевиденья Зота третьим глазом. А может, кто-нибудь из девчат отомстил ей за стенгазету — написал ее мужу? Посылали же они анонимку в обком комсомола…

Проснулся Лука с ясной головой, с настойчивой мыслью, не забытой с ночи, — повидать любовника жены, потолковать с ним напрямик, и завершить как-то оскорбительный инцидент. В освещенной лучами квартире было тихо; его маленькая жена, истерзанная, бледненькая, но причесанная и одетая в пестрый халатик, ждала его в кухне. Он с тоской подумал о сынишке, к которому непременно поедет сегодня же, заберет его у тещи.

Сытый, в новом, отглаженном костюме, который достал из встроенного шкафа, в ярком до неприличия галстуке, он вышагивал по комнате, едва не касаясь макушкой лампочки. Диван ему был противен — предательская мебелина, принимавшая участие в любовном таинстве жены с проходимцем! Не менее раздражал импровизированный столик возле дивана — сложенные один на другой чемоданы, прикрытые скатертью. Ради семейного мира можно стерпеть не только это. Обратил взор выше, на мачту телевизионной антенны, и унесся далеко-далеко, через крышу, через сотрясаемые колесами кварталы, через наполненные густой жижей и тиной болота, через леса, через низины, горбатые горы к скалистому каньону с водопадом. Ребята уже разошлись по маршрутам, сейчас у костра одна повариха. В палатке, в сейфе, спрятан пистолет. Ключ от сейфа в кармане брюк. Пистолет он редко носил с собой, хотя по технике безопасности ему полагалось иметь оружие при себе. Вечером у костра ребята узнают, зачем он улетел в город, наверняка побалагурят о пистолете. Не такой Лука безумец, чтобы пускать в ход казенное оружие. Если бы не возвращаться в партию, задержаться до будущей весны, с женой сблизились бы прочно; только оставить его в городе трест не сможет, да и сам Лука не согласится. Смысл существования там, у водопада. Можно позавидовать полуголому очкарику, выбравшемуся на балкон. Это занятие для тщедушных. Ванна, кухня, завтрак — удобренная горшечная почва, в которую посажен горожанин. Пыль, духота, многолюдье. Утром — цех, вечером — телевизор. Поразвлекал голубыми всплесками свои глаза — и на боковую. Хуже крепостного права. Если и осталось место для вольницы, так в геологической партии. Там ежедневно в движении, ходишь по краю пропасти, оступился — лети в тартарары. Костей не соберут. Горы — природа, которая породила тебя, ты сам — ее былинка, она удерживает земным притяжением возле себя, пронизывает мускулы гравитационными полями, управляет твоими движениями, угощая соками трав, влияющих не только на твое пищеварение, но и на интимные органы и потаенные мысли. А какие цветы на террасах! Какие лишайники на камнях! И воздух свежий, густой, незадымленный — никто ничем не болеет. Впрочем, хворых туда не завозят. И солнце круглосуточно дежурит над горизонтом; скоро морошка созреет, а вот гнуса там — тучи, хоть пушкой расстреливай.