Возрождение церковной жизни в Сибири. По страницам дневников архимандрита Серафима (Александра Егоровича Брыксина), в схиме Иринея - Владимир Николаевич Крицак

— вспоминал отец Серафим, — а, значит, мы — земляки. Нас сроднила вера в Бога, мы многие годы служили у святого Престола Божия в священном сане. Два года мы прослужили вместе в Красноярске. А в 1961 году, во времена Хрущёва, храмы начали закрывать повсеместно, в том числе и в нашей епархии. Настала очередь закрытия и нашего Покровского собора.

Мы с отцом Александром по своей молодости, ревности о вере проявляем энтузиазм: пытаемся защитить собор. Приглашаем людей стоять на страже. Не знали мы, что уже были подготовлены документы к плановому закрытию. Мы же уполномоченному по делам религии всю картину «закрытия по просьбе трудящихся» испортили.

Листовки на машинке отпечатали: «Все встанем на защиту собора и не дадим его закрыть».

И распространяли их среди верующих. Назавтра же одна из листовок оказывается на столе у уполномоченного.

И почему‑то вдруг ему показалось, что это дело моих рук:

— Это отец Серафим затеял!

В то время у меня как раз была немецкая печатная машинка, купленная в комиссионке. И у отца Александра была новенькая машинка.

Кагэбэшники пошли по квартирам, стали у всех нас машинки проверять. И тут — такой промысел Божий — ко мне старший брат в гости приехал. А у него две девочки-школьницы. Я ему и говорю:

— Толя, я тебе дарю свою машинку, пусть девчонки учатся печатать.

Когда пришли ко мне с обыском — я говорю:

— У меня никакой машинки нет.

Ушли ни с чем, поскольку никто ещё не знал, что у меня была печатная машинка.

Пошли кагэбэшники на квартиру к отцу Александру Пивоварову, сняли шрифт его пишущей машинки — нет, не тот. Искали, искали, но так и не нашли «автора». Но всё‑таки мне, как подозреваемому, дали 24 часа — выехать из города на все четыре стороны. Уполномоченный при этом произнёс знаменательную фразу:

— Отец Серафим — это персона нон-грата!

Заинтересовавшись, я перевел на русский язык эти слова.

О, это значит — политически ненадежный человек…

Вскоре после этого случая я собрался поехать в Грецию, на старый Афон. И тот же уполномоченный заявил:

— Я отцу Серафиму не дам рекомендацию для поездки за границу, он неблагонадёжный человек.

Церковь нашу оставили в покое на один год после нашей эпопеи с листовками.

Много пришлось потрудиться отцу Александру Пивоварову в Сибири.

В шестидесятые годы я служил в Петропавловском соборе города Томска — и как раз с о. Александром Пивоваровым, который произнёс ту нашумевшую проповедь о барнаульском чуде в Лазареву субботу 1966 года.

В то время он был благочинным, а я у него — вторым священником. Я в то время заочно учился в Загорской семинарии.

Поехал на сессию в Троице-Сергиеву Лавру. И вдруг — мне это показалось удивительным — меня нашёл архимандрит Феодорит, благочинный Лавры.

Думаю, как он узнал обо мне? Я его никогда близко не знал — ведь нас, заочников, много.

Он меня приглашает на колокольню:

— Пойдём, отец Серафим! Мне с тобой один на один надо поговорить.

Поднимаемся наверх — заходим в небольшое помещение. Отец Феодорит закрывает колокольню изнутри на ключ — такие огромные ключи у него были. И рассказывает мне.

— Мы здесь наслышаны о Барнаульском событии, о воскресении из мёртвых Клавдии, да и не только наслышаны. Мы нашли брошюрочку старинного издания — дореволюционного, где было предсказано, что будут такие случаи воскрешения из мёртвых.

И вдруг совершается это чудо в Барнауле. Мы смотрим в эту брошюру — всё совпадает: в ней как раз предсказано воскрешение православной христианки.

Но ходят разговоры, что барнаульский случай — это шарлатанство, что ничего подобного нет, что факты провокационные — даже некоторые священники так считают. Мне надо знать, отец Серафим, что вы сами думаете об этом!

— Это факт правдоподобный, — отвечаю я. — Вся наша Сибирь захвачена этим событием. Мы не сомневаемся ни в чём!

И я сказал, что наши прихожане не раз ездили в Барнаул, слышали рассказы Клавдии, как она, разлучившись с телом, душой своей летала над домом, где были слёзы и горе, как Господь ей говорил о покаянии, о молитве.

Прихожане были уверены, что событие подлинное. Кроме того, я слышал, как отец Валентин Бирюков (тогда он ещё не был священником), несколько раз побывав в Барнауле, рассказывал обо всём так убежденно, с таким подъёмом, с такой верой! Он готов был бесстрашно свидетельствовать о чуде всякому, кто бы ни был перед ним.

Закончив рассказ, я спросил у отца архимандрита:

— А вы как, отец Феодорит, думаете?

— Отец Серафим, я согласен только с вами! А с доводами сомневающихся не согласен.

Вот такой разговор был у нас на колокольне Лавры.

Так что проповедь отца Александра Пивоварова в Петропавловском соборе Томска основывалась не на слухах, а на рассказах реальных свидетелей. Я помню, как за одно упоминание о чуде воскрешения Клавдии Устюжаниной атеисты начали бурную войну против отца Александра. Ему запретили выезжать из города (это было что‑то вроде домашнего ареста). Уполномоченный по делам религии даже ставил перед архиереем вопрос о снятии священного сана с о. Александра за такую проповедь — дескать, это провокация!

Даже уголовное дело собирались заводить против него. Но после того, как все верующие встали на защиту своего батюшки, дела не завели.

Владыка стал ходатайствовать за отца Александра — дескать, он благочинный, ему надо выезжать с отчетом в епархию в Новосибирск. В конце концов власти сняли запрет на выезд. Но с него потребовали обязательства, что больше он об этом не