К далекому синему морю - Дмитрий Манасыпов

Вперед, вперед. По лестнице, шаркая в прыжке подошвами «Конверсов» по выщербленным ступенькам. Остановка, люди, спешащие домой, поток желтого и оранжевого цвета, текущий мимо в серой асфальтной струе. Что тут интересного?

Студентишка стоит, делает вид, что листает конспекты. А тень мечется, уворачиваясь от двух полицейских, которые хотят утянуть ее в сторону военкомата. Владельцы их, тех, чьи фуражки на асфальте вытянуты как у эсэсовцев, тоже присматриваются к парнишке. А ведь исключили, точно…

Чуть подпитый работяга, едущий с шабашки. Он-то еще стоит, прислонясь к железяке остановки, а вот тень… Размазало ее, бедную, по нагретой поверхности тротуара, вырубает.

Уставшая мама, держащая аж двоих малолетних хулигашек за руки. Они вырываются. Хотят еще побегать, несмотря на сутолоку и проносящиеся машины. Хорошо, что это крашеное в солнечный цвет очарование не видит, что творят их тени, уже залезшие на самый козырек, под которым прячутся от лучей закатного солнца их хозяева.

И еще. И еще. Великое множество и людей, и теней. У каждого – своя собственная жизнь. О! Вот и маршрутка. Прыг в нее, и надо же!!! Свободное сиденье, можно включить что-нибудь и смотреть за окно. Тень прижукливается рядом, сворачивается в комочек и довольно урчит. Ну да, дорогая, набегалась. Потерпи, скоро приедем домой. А за окном?..

О-о-о-о… там целый хоровод и калейдоскоп, смешивающийся в водовороте тех, чья жизнь зависит от света.

Вон какой-то кот, похоже, из японского мультфильма, носится за одной из героинь сказки про паренька с луковичной головой. А вот виднеется девушка, похожая на участницу боевика про пиратов. Ту, что была колдуньей Вуду. А это кто? Интересная тень, – то молодая девушка, то умная и пожившая женщина. Что-то большое и пушистое, с хвостом и торчащими ушами. Человек, чье тело мгновенно вытягивается в гибкое змеиное. Кто-то странный, перетекающий из образа в образ. Девушка с волной кудрей и почему-то с лютней. Кролик, снимающий цилиндр и извлекающий кувалду. Паренек, похожий силуэтом на Джонни, гуляющего по коробкам разного цвета. Миллионы, мириады, вселенные, живущие рядом…

Вечер. Тени успокаиваются и уходят. До утра. Спокойной ночи, подружка.

Ночь превращается в день. Вскипает раскаленным газовым облаком. Жжет непереносимым и все плавящим жаром. Убивает и людей, и их тени. Разрывает в клочья и уничтожает в топке ядерного огня.

Солнце ничего не может. Даже пробиться сквозь серые низкие тучи. Но и так знает, что все кончено. И что внизу нет никого и ничего. Ни людей. Ни теней.

Морхольд вздрогнул и проснулся. Сглотнул, шмыгнул носом. Приснится же такое, а? И где он все-таки?

Судя по запахам, все еще в фургоне. Это не приснилось.

Пахло золой и углями от печи, находящейся рядом. Его, Морхольда, потом. Литрами мерить надо, наверное. Что за лекарство у Живы, кто знает, но сейчас он верил в свое выздоровление. Слабость? Ничего, пройдет.

Фургон поскрипывал, явно находясь в движении. А вот это не очень хорошо. Ему, может быть, вовсе и не по пути с ними, а? Морхольд решил встать. Не получилось.

Руки и ноги кто-то притянул к топчану. Стянул плотным, хотя и мягким. Вляпался все-таки, все-таки вляпался. Верить в это не хотелось. Совершенно.

Он дернул руки, надеясь как-то растянуть то ли веревки, то ли ремни. Но толку-то, толку? Сил осталось на еле заметные подергивания. Морхольд скрипнул зубами, злясь на самого себя и не понимая: зачем это? Лечить, ухаживать? И зачем он им вообще?

Неожиданно топчан еле заметно дрогнул. Что за хрень? Морхольд приподнял голову, уже чувствуя странные касания по ноге. Этого ему не хватало!

По овчине, замерев на мгновение и тут же прыгнув, шло – не кралось, а шло – нечто. Небольшое, вытянутое, с четырьмя сильными кривыми лапками, поверх чешуйчатой кожи покрытое чем-то вроде крохотных крапчатых перышек.

Нечто быстро оказалось у него на груди. Село, по-кошачьи скребанув когтями, нагнуло длинную шею. Мелькнул темный язык, и нечто зашипело, оскалившись. Мягко и сочно чвакнув, из верхней челюсти медленно выползли клыки. Блеснули прозрачным и жидким на загнутых кончиках. Морхольд судорожно вздохнул. Нечто еще раз зашипело.

Дом у дороги-5

Одноглазый слушал ветер и успокаивающийся дождь за окном. Да, уже не хлестало, не пыталось влезть внутрь ангара пахнущее водой и кислотой чудище. Это не очень хорошо. Здесь, в глуши, после дождя кто только не проснется, кто только не захочет покушать. А тут, смотрите, целый шведский стол. На выбор: от сухих жестких ребер до почти молочного младенца. Налетай не хочу.

Он поправил бушлат, поднял воротник. Вдали от полыхающей бочки холод ощущался очень сильно. Вспомнился детский теплый шарф. Такой мохнатый, бело-сине-желтый. Тогда он его страх как не любил. Сейчас сразу намотал бы на шею, прикрыл грудь. Да, именно так.

Люди за спиной спали. Вернее, как? Кто-то спал, кто-то неразборчиво бухтел под нос. Кто-то, если судить по тихому чавканью, жрал в одно рыло. Ну, каждому свое. Подумать о еде для человека, охранявшего их? Да ни за что. Так оно было всегда. Кто-то другой должен, а я нет.

А уж вот так, по ночам охранять… Точно кто-нибудь другой. Такой вот дурак, как он сам. И ведь просидит, если надо, всю ночь. Пусть и только из-за одного Сережки, который ему никто и зовут его никак. Ну, немного за девчонку Чолокяна, хотя тот и сам мог бы покараулить. Багира? Пусть тоже поспит. Дань уважения воина воину. Тем более, она точно придет его сменить.

Люди всегда остаются людьми. Большинство всегда боялось ремесла, выбранного одноглазым. Зато любило порубиться в компьютерные игры, выкашивая вражин батальонами и лишь изредка пользуясь аптечками. И не умирая.

А такие, как одноглазый? Когда-то, до того, как он попал в свою часть, воинов считали за идиотов. В девяностые не было профессии хуже, а призывники, как могли, бежали от армии. Боясь даже не боевиков, жаждущих отрезать им голову. Боясь получить люлей от таких же призывников.

Когда тем совсем молодым воинам приходилось воевать, защищая края обгрызенной империи, то, возвращаясь оттуда, они удивлялись. Парни, прошедшие боль, голод, холод, смерть и кровь, слышали странные мантры. От тех, кто твердил о своем призвании защищать их от страшного государства, кидающего ребят на бойню.

«Пушечное мясо! Необстрелянные мальчишки! Война за нефтедоллары!»

Воины слушали, молчали и уходили. Правозащитники продолжали орать дальше. Сами воины, как правило, были им совершенно не нужны.