Дубинушка - Иван Дроздов

— У меня так было. Наверное, и у других…

— Не знаю. Я ещё такого не проходила, экзаменов не сдавала. Но я полагаю, не затем вы меня пригласили.

— Да, Мария. Хочу говорить с тобой серьёзно. Ну, во-первых, спасибо тебе большое за деньги. Ты так щедро меня одарила. Если же будешь нуждаться, я тебе буду их возвращать.

— Не надо возвращать. Давала тебе на дело, и ты, как я понимаю, умело ими распорядился.

— Хорошо. А теперь я хотел тебе предложить учредить совместное дело, если, конечно, у тебя ещё остались деньги.

Мария молчала. Она вела себя как заправский предприниматель, хотела знать, чего же от неё ждет будущий компаньон.

— Кроличью ферму расширять дальше не хотел бы, — продолжал Денис. — Хочу прикупить землицу и поставить на ней ферму молочную. Построим сыроваренный цех, наладим производство сырковой массы. Мы тогда и для всей станицы найдём работу.

— Мысли ваши мне очень нравятся, но зачем же прикупать землю и всё строить заново? Ферма молочная в колхозе была, и скотные дворы ещё целы. Их отремонтировать, настелить полы, вставить окна…

— Ах, Мария! Да ты умница и уже готовый прораб. Я думал об этой ферме, но хотел всё строить заново и под современную технологию. Однако стоит ещё и над этим вариантом подумать. Важно нам решить денежные дела. Банкир Дергачевский мне обещал кредит, но больше двадцати тысяч долларов он не даст, а этих денег, как ты понимаешь, нам не хватит. Хорошо бы и своих добавить.

— Сколько же вам надо?

— Ну, десять тысяч, двадцать, а если можно, и тридцать тысяч.

Мария поднялась, её глаза озарились победным блеском.

— Дам тебе сто тысяч долларов! Довольно будет?..

— Ну, Мария! Ну, голова!.. И характер у тебя — наш, казацкий.

Денис тоже поднялся. Оглянулся на дверь, посмотрел на окна. Приблизился к Марии, зашептал на ухо:

— Не спрашиваю, откуда у тебя такие деньги, но хотел бы тебе сказать: ты хоть понимаешь, что денежные дела надо хранить в строжайшей тайне?

— Я-то понимаю, а вот тебя хотела бы просить об этом. Мне хоть их и подарили, но я бы не желала давать никаких объяснений. Пусть это будет нашей с вами тайной. И даже моему папаше говорить не надо.

— Понял и зарубил это себе на носу. Дай я тебя расцелую.

Потянулся к ней и хотел бы её поцеловать в губы. Мария отстранилась от него:

— В щёчку можно, а этак-то… будешь целовать свою жену Дарью.

Денис крепко поцеловал её в щёку.

— Ну, шельма, ну, Мария!.. Всё больше тянусь к тебе, но и боюсь: предложи я тебе выйти за меня замуж, а ты дашь мне от ворот поворот. Я ведь гордый, не перенесу такого камуфляжа.

Денис от природы был немножко артистом; к делу и не к делу вворачивал в свою речь мудрёные словечки, и не всегда такие, в которых и сам понимал смысл.

— Придёшь ко мне через три часа, — сказала уходя от него Мария. — Я к тому времени приготовлю для тебя денежки.

— Но нам нужно заключить с тобой письменный договор.

— А это ещё зачем?

— А как же!.. Нужен во всём порядок.

— Вот ты и налаживай этот самый порядок, а у меня и своих дел хватает.

И Мария вышла. А через три часа Денис пошёл к ней и забрал деньги. И принял решение: «Завтра же поеду в район, рассчитаюсь с Дергачевским, а затем через недельку-две снова явлюсь к нему и возьму ещё больший кредит. Такие активные деловые отношения с банкиром отведут от меня всякие подозрения и позволят быстро создать ещё и молочную ферму».

Прошло две недели, и Денис поехал к Дергачевскому. На площадь Советскую, где находился банк, он приехал в полдень. И увидел странную картину: у многих столбов и у заборов толпились кучки народа. В стороне от одной такой кучки поставил машину. Протиснулся вперёд и увидел наклеенную на столбе листовку. Читал:

«Бывали хуже времена, но не было подлей».

Кто-то сказал:

— А вон там, перед входом в зелёненький дом ветеринара, другая листовка: «Можно русского убить и ограбить, но никому ещё Россию не удавалось покорить».

Другой показывал на здание бывшего райисполкома:

— А там большой лист бумаги и на нём карандашный портрет Дергачевского, и похож, как две капли воды! А под портретом крупным шрифтом одно лишь слово: «Паук!». И стрелка, показывающая на здание банка. Так банкир, как только пришёл на работу и узнал об этой листовке, послал двух женщин, и они хотели было содрать её, но люди их прогнали. Тогда банкир прислал двух пятнистых парней. Им тоже заградили дорогу. Казачки стали на них кричать: «Пятнистые шкуры! Кого защищаете?.. Вора, укравшего наши деньги, обобравшего весь район?..» И этих прогнали. А народ всё собирался и собирался. И тогда явился начальник милиции с отрядом ментов. Бабы кинулись на него и погоны сорвали. Кто-то из соседнего магазина притащил пустые ящики, соорудили трибуну и люди лезли на неё, кричали всяк своё. Позвонили в город, а оттуда будто бы пришла команда: «Людей не трогать! Иначе поднимется весь райцентр, а из станиц и хуторов приедут казаки, и это уже будет большая буза, с которой и не совладать».

Кто-то подал голос:

— Да мы то, почитай, тоже все как один сюда пришли. Банкир Дергачевский дёру дал и будто бы до сих пор не появился. Из города ему охрану прислали; вон машина крытая стоит. Вокруг банка с автоматами ходят, а и в банке парни здоровенные толкутся. Им бы на полях, на огородах работать, как прежде это было, а они рыжего сморчка от народного гнева стерегут. Вот уж вправду на том столбе написано: «Бывали хуже времена, но не было подлей».

И ещё кто-то говорил:

— Из банка будто бы ночью женщины сюда подходили, и к тому столбу, на котором про банкира написано; тёрли тряпками, щётками, — и будто бы всё постирали, а утром люди на площадь пришли, а они, листовки, все как новые. Или их заново налепили, или они не стираются. Это вроде бы как заколдованные. Вот они, дела-то какие! Видно, сам Бог помогать нам взялся. Мы хотя и отошли от него, и храм у нас в запустении, а он, вишь как, не обиделся, не отступился. Недаром говорят: Бог это любовь. Он многотерпелив и многомилостив. Попустил на нашу землю этих… дергачевских, а потом увидел, что уж совсем они нас за горло взяли, помогать стал.

И, минуту спустя:

— Хотел бы я увидеть умельца, кто этими бумажками весь район на уши поставил.

— Почему район? — возразила женщина. — И в других местах, и в городах, что по-над Волгой и Доном раскинулись. Везде они, эти листовочки, словно огни от костра разлетелись. Да не один это умелец, а молодёжь на борьбу с лиходеями поднимается. Может быть, даже уже и школьники. Много их, таких листовок, и разные слова на них написаны.