Детские шалости - Генри Саттон

А потом к ним пришла эта женщина из социальных служб, с длинными черными сальными волосами и в больших очках. Однажды вечером она появилась абсолютно из ниоткуда, а он хотел бы знать, откуда она взялась. Впрочем, как он потом узнал, Ким была в курсе этого визита, потому что ее участковый врач был в контакте и с социальными службами, и с местным департаментом полиции по домашним преступлениям, и она заявила перед этой женщиной, когда они втроем сидели на кухне, и он распалялся все больше и больше, потому что Ким рассказывала этой женщине, этому социальному работнику, какой он жестокий, рассказывала в подробностях о побоях, которыми он ее наградил, конечно же, чрезмерно все преувеличивая, и ни словом не обмолвилась о том, как совершала эти эскапады из дома, ни словом не обмолвилась о своих интрижках и о своих беспорядочных сексуальных связях, и в первую очередь именно это так глубоко его задело, а Ким не позволила ему вставить ни слова в свою защиту, не дала ему и шанса четко изложить свою позицию, так что ему оставалось только орать и стучать по столу от отчаяния, оказавшись бессильным перед этой ложью, перед этой тотальной несправедливостью, и она внезапно совсем спокойным тоном заявила перед этой действительно очень застенчивой женщиной: «Марк, почему бы тебе не пойти наверх и не подрочить? Иди, сделай нам одолжение. Я не хочу, чтобы ты доставал свой хуй на глазах у этой прекрасной юной леди. Смотрю, тебя довели до отчаяния. До бешенства. Вы, мужчины, все одинаковы».

И вот она стоит перед ним, думает он, в Ньюбери, но то же самое могло происходить Норфолке десять лет назад, это все те же старые ловушки. Она запутывает его. Сбивает его с мысли. Насмехается над ним. Доводит до бешенства. Говоря — «Хочешь со мной трахнуться?»

Глава 10

А хочет ли он с ней трахнуться? Он действительно хочет сделать именно это? Пока он раздумывает над этим, раздается звон дверного звонка. Глубокий, мелодичный дин-дон — в точности такой же звук, каким звенит звонок его матери, старомодный звон, думает он, звук из его детства — сотрясает маленький дом.

Сделав шаг назад, он дает Ким пройти к передней двери, а затем отступает в дальний угол комнаты, откуда, как он надеется, гость не сможет его увидеть, кто бы это ни был. Только что они орали и, может, даже начали бы драться — прямо как тогда, много лет назад, — и он не хочет, чтобы кто-то его здесь видел. Он определенно не хочет, чтобы его знали здесь как отца Лили — ни какие-то друзья Ким, ни один из ее рукастых соседей. Сейчас он даже не хочет, чтобы таким его увидела Лили — беззащитным. Он же всегда отрицал перед ней, что бывал жесток с ее матерью.

Ему внезапно становится стыдно за самого себя, несмотря на то, что он понимает, его серьезно провоцировали, его нельзя обвинять в том, что он действовал в целях самозащиты, именно такие действия он готов был предпринять. Или же какие-то другие действия. Например, изнасилование, вдруг думает он, вот только он знает, что это не будет изнасилованием, потому что Ким сама спросила — хочет ли он с ней трахнуться. Она хотела этого. Это была ее идея. Не так ли?

С огромным облегчением он слышит детский голос, по крайней мере юный голос девочки-тинейджера — голос, не слишком отличающийся от голоса Лили — но это определенно не Лили. Он слышит, как этот голосок говорит Ким:

— Ким, а Лили дома?

— Нет, дорогая, она где-то гуляет, — говорит Ким. — Я думала, она с тобой, милая. Ты пыталась звонить Заре?

— Да, — слышит Марк, как говорит девочка. — Она не с ней.

— А Дан? — говорит Ким.

— Да, ему я тоже звонила, — говорит девочка.

— А ей на мобильный? — говорит Ким.

— Я пробовала, — говорит девочка. — И я послала ей кучу сообщений, но она не отвечает.

— Она, вероятно, посадила батарейку, — говорит Ким. — Ты знаешь, она постоянно звонит по этому телефону. Вероятно, пошла в город по магазинам. Бабушка прислала ей денег, так что, может, она отправилась купить себе каких-нибудь вещей.

— Да, — говорит девочка. — Вероятно. Я зайду попозже.

— Окей, — говорит Ким. — Только не слишком поздно, дорогая.

— Ну тогда пока, — прощается девочка.

Марк смотрит, как Ким захлопывает дверь и идет обратно в комнату, на мгновение останавливается, окидывает взглядом подарок для Лили, который по-прежнему стоит на полу рядом со входной дверью.

— Ну и что в этой коробке? — говорит она.

— Компьютер, — говорит он. — Совершенно новый.

— То для Лил у него нет лишних денег, а тут вдруг такое, — говорит она.

— Да, так и есть, — говорит он.

— Ну что ж, жаль, что ее здесь нет, чтобы открыть это, да? — говорит она. — Кто знает, когда она вернется. Она обычно пропускает чай. Я не знаю, что ты собираешься делать, но мне надо разбудить Зака. Не знаю, хочу ли я, чтобы ты шастал по моему дому, пока я буду наверху. Я тебя знаю.

— Минуту назад ты хотела, чтобы я поднялся с тобой наверх, — говорит он.

— Ты никогда меня не понимал, Марк, правда? — говорит она. — Никогда не понимал.

— Да срать я хотел на попытки понять тебя, — говорит он. — Ты-то меня ни капли не волнуешь — сюрприз, сюрприз. Все, что меня волнует прямо сейчас, — это моя девочка, у которой день рождения.

— Я так и знала, — говорит она.

— Чего нельзя сказать о тебе, — обвиняет он, не зная, получилось ли у него подобрать нужные слова. Но он думает, Ким поняла, что он имеет в виду — Марк единственный человек, которого действительно волнует судьба Лили, который действительно будет заботиться о ее благополучии, ее местопребывании, ее психике, в день ее рождения. И каждый хуев день ее жизни.

Декабрь

Глава 1

— Она изменилась, — говорит Джемма, помахав с заднего сиденья. — У нее черные волосы и лицо похудело.

— Она просто болела, вот и все, — говорит Николь.

— А если люди болеют, у них чернеют волосы? — удивляется Джемма.

— Нет, дорогая, — говорит Николь, смеясь. — Просто она их выкрасила и теперь выглядит по-другому. Люди всегда красят волосы.

— Как мама, — говорит Марк. — И бабушка.

— И папа, когда он был молодым, тоже, — говорит Николь. — Когда он хотел быть похожим на Рода Стюарта.

— Кто такой Род Стюарт? — говорит Джемма.

— Любимый папин поп-певец, — говорит Николь. — Помнишь эту ужасную музыку, которую он всегда ставил в машине, пока я не прекратила этого? Папа его любит. Он так сильно его любит, что, когда слушает эту музыку, иногда даже плачет.

— Заткнись, Николь, — говорит Марк, останавливая машину точно на кромке волнистых желтых линий, почти за спиной у Лили, они заметили ее, стоящую в ожидании у входа на вокзал, на тротуаре, рядом с огромной рождественской елкой. В тот момент, когда они влились в тяжелую, плотную пробку на внутреннем дорожном кольце — последняя суббота перед Рождеством, все едут за покупками, — он понял, что они опоздают, но они опоздали только на четыре минуты, потому что он проскочил два светофора и действительно не ожидал, что поезд прибудет вовремя. Поняв, что Лили не заметила их, он вылезает из машины, а Джемма сидит на заднем сиденье и машет рукой. А Лили все еще чего-то ждет под рождественской елкой, и у нее черные волосы и бледная кожа, которая почти светится на этом темно-зеленом фоне.

И он, и Николь узнали ее без труда, поскольку Ким предупредила его, что Лили перекрасилась в черный и сильно похудела из-за болезни. Хотя он считает, что узнал бы ее в любом случае, по тому, как она стоит, безразлично ссутулившись, засунув руки в карманы и склонив голову. По ее сложению, и это, конечно же, его строение, такое же угловатое. Однако он удивлен тем, насколько она стала бледной, даже на расстоянии она выглядит неимоверно хрупкой. Ему никогда не нравилось, когда женщины или девушки красились в черный, он находил это проявлением крайности, слишком ненадежным, это было слишком, черт возьми, по-панковски. Ему всегда нравились блондинки, и неважно, крашеные они были или натуральные. Загорелые и здоровые блондинки.

— Ты опоздал, — говорит Лили, по мере его приближения поднимая глаза. — Я умираю от холода.

— Ты могла бы подождать в здании вокзала, — говорит он.

— Ты мог бы приехать вовремя, — парирует она, начиная пританцовывать на пятачке.

— Ну ладно, по крайней мере я вообще приехал, — говорит он. — Когда я проехал столько миль, чтобы увидеться с тобой на твой день рождения, ты даже не побеспокоилась остаться дома, ага?

Марк видит Лили в первый раз с тех пор, как прошлым летом он посадил ее на обратный поезд до Ньюбери — внезапно он понимает, что это было почти полгода назад, и теперь он снова чувствует себя так, будто видит ее в первый раз за десять лет. Свою давно потерянную дочь. Своего сумасбродного ребенка, которого, после того как он вычеркнул ее из своей жизни, забрали скитаться бродяги Нового Поколения. Когда он в последний раз видел ее в августе, она была похожа на потаскушку, а теперь она только слегка напоминает шлюху, а еще больше — снова хиппи-бродяжку. На ней маленькая черная юбка, черные плотные колготки, испещренные большими дырками и зацепками, тяжелые немецкие ботинки и мешковатый, в крупную сетку, вязаный джемпер, натянутый поверх сильно изношенной белой майки — сквозь шерстяные нити он видит ее тощие голые руки, бледную, покрытую гусиной кожей плоть.