Царевна, спецназ и царский указ - Наталья Филимонова

да семь сундуков. Зеркало еще оказалось — маленькое да мутное, кое-кто из воинов брился перед ним, стало быть. Зеркало Алька первым делом закрыла — нечего Наине любоваться, как она тут на коленках с тряпкой ползает!

А еще уж очень хотелось послушать, о чем богатыри перед сном говорить будут. Потому поначалу она нарочно выжидала, чтоб прислушаться незаметно. Лежала, воображала, как драконам да Горынычам хвосты станет крутить самолично. Да она вот подучится немного — не то что козу на скаку остановит, она и в курятник зайти не побоится… и вообще! Увлеклась, даже представилось, как Елисеюшку из лап какого чудища заморского выручит… ну и женится на нем, так и быть, как положено. Надо бы вызнать еще у Савелия, в какой момент все же положено речь героическую чудищу сказывать. А то мало ли, вдруг все же врут сказочники!

А потом опомнилась, прислушалась да поняла: опоздала. Никто разговоров не разговаривает. Спать все легли. Прежде-то, на свое счастье, раньше богатырей засыпала, уж больно понежиться на перинах любила. И правильно делала!

Первым всхрапнул и длинно, с присвистом, выдохнул Светик. Следом хриплую руладу завел Савелий. Ровно медведь в берлоге, заворчал Михайла. Совсем негромко и почти музыкально присоединился Акмаль. Размеренно похрапывал Анжей. Зловеще всклекотнул Ратмир. Последним в общий хор, затмив и заглушив всех, вступил наконец Олешек, храпевший так басисто и громоподобно, что, казалось, стены вздрагивали, а земля ходором ходила под избой, и чудом не осыпались ее бревна.

Спали воины сном крепким, богатырским. И храпели — тоже по-богатырски.

Улеглась царевна в своей постели и поняла, что и прислушиваться-то уже и ни к чему. И под лесенкой у нее все отличненько слышно. Да что под лесенкой — вон, в закуте посуда дребезжит от храпа молодецкого! И как это она прежде не просыпалась от такой оказии посередь ночи? Знать, хорошо спалось ей в лесной избушке! И главное — как теперь-то уснуть?

Алька сунула голову под подушку и попыталась зажать ухо. Лучше не стало. разве что теперь еще дышалось тяжко.

Долго так царевна маялась, да спасу никакого не стало. И спать ведь хочется — и не можется никак! Пришлось, скинув одеяло, вставать да красться наверх — вдруг чего придумается?

Ой, срам-то какой, в ночной рубахе к мужикам в опочивальню ночью красться… а что делать! Спать-то хочется.

Олешеково ложе от лестницы первым оказалось. А потому последние ступеньки вовсе непросто дались — так и казалось, будто снесет сейчас громовым раскатом!

На цыпочках подкравшись к спящему богатырю, Алька, замирая от собственной храбрости, протянула руку — да и зажала Олешеку нос.

Причмокнув губами, парень что-то проворчал во сне — и открыл рот. Сделал глубокий вдох — грудь его поднималась так, ровно кузнечные мехи воздухом надувались — а потом разом выдохнул. Да с таким звуком, будто целая гора камнями осыпалась да рухнула.

Тут-то царевну и за малым и не снесло. Едва за нос богатырский удержалась. А Олешек теперь-то, с открытым ртом, пуще прежнего разливался.

В отчаянии зажав уши руками, Алька опрометью кинулась вниз. А то ведь эдак и оглохнуть вовсе недолго!

Пришлось бежать к закуту — искать остатки хлеба утрешнего, да хлебным мякишем уши затыкать. Не сказать, чтоб стало уж больно легче, но если кроме того мякиша еще и подушку приладить, глядишь да выйдет чего путного… или не выйдет…

Виделись царевне в эту ночь чудища с избу ростом. Будто бы окружают они ее, рычат-всхрапывают на семь голосов, земля под ними трясется… а Алька им по мордасам веником, веником. “Ишь, пылюку развели!” — кричит…

И только, казалось, глаза закрыла, да сном неспокойным забылась — а и впрямь трясут ее уже.

— Просыпайся, сестрица! Вставай, всю науку пропустишь! Петух-то уж пропел.

Это ж кто такой бесстрашный, кому жить надоело здесь?!

Впрочем, выяснять это лучше бы не сейчас. Потом… как-нибудь…

А петух и впрямь уж за стенкой где-то заливается. Голосистый, под стать хозяевам — даже сквозь хлебный мякиш слышно!

— В суп его! — промычала царевна, глубже зарываясь головой под подушку.

— Даааа, — деланно-тяжко вздохнули над ней. — Тяжела доля воинская!

— Может, водичкой колодезной? — спросил еще кто-то… бессмертный, видать!

Царевна с рычанием рывком села на кровати. Братцы, стало быть. Добрые. Водичкой, значит. Колодезной. На петухах. Ну, братцы… погодите!

Глава одиннадцатая, в которой царевна постигает ратную науку

Алька бежала третий круг.

На первом она, только хмыкнув, рванула вперед так, что пятки засверкали — и мгновенно обогнала всех богатырей. Даже загордилась собой самую малость. Ну и пусть она здесь одна ровно котенок слабенькая — зато вон какая быстрая! Правда, дружное хмыканье эхом вслед заставило чуток насторожиться. Ну да то, наверное, из зависти да от восхищения!

Мимо курятника с гордо восседающим на колышке петухом царевна промчалась с самым независимым видом. Она теперь не гостья, не приживалка и не кто-то там на побегушках, а полноправная ученица, и бежит вместе со всеми! А корма той противной птице пусть кто-то другой задаст.

На втором круге Алька даже нагнала Савелия, размеренной трусцой бегущего еще первый, и усмехнулась. Правда, сама она уже успела запыхаться, а вот у богатырей — всех! — даже дыхание еще не сбилось. Ну да она уж все равно первая — можно теперь и сбавить чуток ход.

К третьему кругу стало тяжко. Михайла велел бежать пять — а у нее уж и теперь дыхание перехватывало.

На четвертом круге обогнали ее все поочередно. Разве что Светик оглянулся сочувственно.

На пятом… бежать Алька не могла давно. В груди все горело огнем. С трудом переставляя ноги и уже не обращая внимания, кто там еще где бежит, царевна заставляла себя продолжать двигаться. Она сможет!

Мимо курятника… вот стервец, так и сидит там и смотрит эдак снисходительно! Эх, курятинки бы… Мимо загона с козой, мимо сараев, амбаров, огородика аптекарского, конюшни… вот уже угол дома, завернуть только осталось…

Завернув, Алька едва окинула взглядом богатырей — давно добежавших и уже