Багряный лес - Роман Лерони

Скрипнув тормозами, самолет остановился. Медленно подкатывали трап для разгрузки крупногабаритных грузов. К самолету торопливо подходила группа, человек десять, некоторые были одеты в белые халаты, остальные в одежде цвета хаки. У всех на лицах респираторы.

К аэродрому примыкало небольшое здание аэровокзала, вывеска на котором гласила: "ВОСТОЧНЫЙ ГОРОД". Возле вокзала стояло несколько самолетов, возле которых спешно шли рагрузочно-погрузочные работы, копошились авиатехники.

Раздался оглушающий рев, от которого мир в глазах задрожал. Том перевел взгляд на противоположный ряд иллюминаторов и успел заметить, как промелькнуло серебро корпуса тяжелого шестимоторного "бонта" — самолета-заправщика, который мог прямо в воздухе заправить две истребительные эскадрильи, за что и получил название "летающей бочки". "Бочки" стали приземляться одна за одной, с интервалом меньше минуты. Около двух десятков "бонтов" тяжело сели на бетон, засверкали серебром краски на корпусах, и помчались дальше, оглушая мир города невообразимым ревом.

Все в аэропорту работало слаженно и четко. Восточный город был военным объектом, где организация и порядок были на высшем уровне. Следовало отдать должное этому ковбою-расисту Дарену — он сам умел служить и умел заставлять делать это других. Сразу было видно, что человек для него не более, чем винтик в большой машине, и очень важно, чтобы каждая ее деталь была тщательно подогнана, и весь механизм работал исправно и слаженно. Со своей задачей Дарен справлялся превосходно, но не была понятна его пристрастность к расизму. Еще можно было объяснить его угрожающе-воинственную внешность и наличие кнута, в виде непомерно великого "Смита и Вессона" — атрибута неограниченной власти над людьми в этой пустыне, и недвусмысленного намека на кары, ожидающие непокорных. Но деление людей на нормальных и цветных… Это не умещалось ни в какие понятия, кроме… Полковник, если судить по его имиджу, предпочитал прошлое настоящему. Он жил в Диком Западе, в его "простых законах жизни для настоящих мужчин". И прошлое жило в нем. "Может быть, он вовсе и не притесняет цветных, — размышлял Том. — Все это показуха. Изощренная игра. Он весь в прошлом, а оно говорит: "Разделяй и властвуй!" Но в то же время в этой игре было еще одно немаловажное правило, которое не замечают люди недальновидные, не способные к политике: не примыкай ни к одной из разделенных тобой сторон. Дарен же, если судить по фактам, принадлежал к офицерскому клану форта. "Тут он себе и поставил капкан", — закончил мысль Том.

Стали открывать люк. Солдаты, как по команде, достали из своих походных сумок респираторы и спешно нацепили их на лица. Редерсон не понимал, для чего весь этот маскарад, и не видел насмешки в глазах своих попутчиков. Он встал со своего места, прошелся по салону к выходу и решительно высунулся в открытый люк… После первого же вдоха его стошнило под приглушенный масками хохот встречающих. Воздух был настолько насыщен зловонием, что любой новых вдох вызывал все новые и новые приступы рвоты. Они едва не лишили Тома сознания. Сквозь сильное головокружение он почувствовал, как его, корчащегося в конвульсиях, осторожно взяли под руки, с свели по трапу и опустили прямо на бетон, натянув на лицо респиратор. Маска до горечи во рту была пропитана какими-то духами. После этого стало легче.

Над ним склонился человек в белом. Он ободрительно похлопал Тома по плечу, улыбаясь одними глазами — все остальное скрывал уродливо выпирающий вперед респиратор, от чего человеческая голова становилась похожей на голову мифических людей с собачьими головами. Впрочем, Редерсону сейчас было не до мифологии — сильно кружилась голова, а желудок до боли сводило сосущей судорогой.

Немного окрепнув, Том спросил:

— Что это было, черт возьми?

Человек в белом вопросительно дернул своей полупесьей-получеловеческой головой, так как ничего не расслышал из-за рева беспрерывно садящихся и взлетающих самолетов.

Том, изобразив вопросительную мину, указал на свою маску.

Встречавший сузил глаза в улыбке и, опустив респиратор, прокричал в самое ухо Тома:

— Ностальгия!.. Мы ее галлонами покупаем!

Этот ответ еще больше обескуражил Редерсона: вонь и ностальгия — он не находил здесь ничего общего. И какое отношение к ностальгии могли иметь галлоны? Скорее всего, из-за этой вони все обитатели Восточного города поражены каким-то особым видом психоза. Если это так на самом деле, тогда удивляться более нечему.

Человек в халате жестами показал, что надо идти, указывая на здание аэровокзала. Редерсон поднялся без посторонней помощи и пошел вместе со всеми, закрыв ладонями уши, так как от непрекращающегося самолетного рева разболелась голова.

Они вошли в вестибюль вокзала. В глаза сразу бросились несколько десятков человеческих манекенов. Куклы не были просто усажены в кресла, а стояли возле окон, группами, возле стоек, которые должны были означать билетные кассы. Имитация оборудования интерьера была далека от совершенства, но даже при отсутствии воображения можно было догадаться, что стоящий в углу огромный короб с автоматом для напитков, скорее напоминает вокзальный буфет, а не придорожный туалет. На манекенах одежда, возле ног и сидений стоят чемоданы и дорожные сумки. Все как в жизни! Только немного неприятно от того, что все неподвижно и предельно чисто. Застывшие театральные. Это немое представление было больше похоже на издевательство: сумасшедший художник-декоратор буквально разнес по углам помещения свое больное воображение, словно хотел показать идеальность возможной жизни, протест против реальности. Тома даже покоробило, когда он заприметил в нише между киосками парочку целующихся кукол, а проходя мимо манекена, изображающего маленького мальчика лет пяти — мальчуган стоял посреди зала и беззвучно ревел, держа в руках рожок с растаявшим мороженым, — Том посторонился, чтобы не испачкать брюки о растекающиеся сливки, настолько реально выглядела эта кукла.

— Натурально, правда? — спросил все тот же песеглавец, заметив маневр Редерсона. — Все сделано строго по плану. Здесь все по плану.

Том хотел ответить, но человек жестом попросил удержаться от того, чтобы снять с лица маску, и сам говорил, только на короткие моменты оттягивая маску с лица. Редерсон вспомнил об ужасной вони и решил отказаться от реплики.

Они поднялись на верхний этаж вокзала и скоро оказались в просторном зале. Вся площадь большого помещения была занята различной, порой самой неожиданной в сочетании мебелью. Здесь находилось около трех десятков кроватей, три бильярдных стола, письменные столы, кульманы, радиопередатчики, огромный шкаф — телефонный коммутатор, кресла, диваны, платяные шкафы, душевые кабинки, печки, камины. Везде царил страшный беспорядок. Под ногами постоянно шелестели листы бумаги, хрустело битое стекло, трещали остатки пищи, звенели раскатывающиеся пустые бутылки, и вскрытые по-фронтовому, ножом, консервные банки. Середину зала занимал огромный, не менее десяти шагов в длину, стол, практически полностью заставленный телефонными аппаратами. По всему ряду окон, открывающих вид на Восточный город, непрерывной чередой, стояли кондиционеры, обычные, бытовые, которые могла купить любая американская семья в любом супермаркете за шестьдесят долларов в день уценки. В квартире Тома было как раз два таких. Но эти отличались от серийных: на каждом была установлена угрожающего вида конструкция из реторт, трубочек, колбочек и мензурок, которая хищно впивалась десятками резиновых шлангов в нутро кондиционера и бурлила, правда, очень тихо, какой-то густой черно-коричневой жижей. Здесь аэродромный рев был практически неслышен, и можно было дать отдых ушам после часа полета. Тишина зал нарушалась едва слышным мурлыканьем кондиционеров и истеричными телефонными звонками, но к последнему, по своему опыту знал Том, можно было без особого труда привыкнуть. Кроме этого, как заметил он, с большинства телефонов были трубки сброшены.