Владимир Красное Солнышко - Борис Васильев

Праздновали ровнехонько месяц: так в те времена полагалось чествовать особо важных гостей. Епископ Бруно не был особо важным, но великий киевский князь смотрел на его миссионерство сквозь прицел истории государства, которое он основал. Кроме того, гость понравился Владимиру чисто по-человечески: он всегда относился с уважением к людям, которые сами выбирали свою судьбу. Особенно если выбранная судьба не сулила ничего, кроме медленной и мучительной смерти.

Месяц пролетел незаметно. Вопреки собственной склонности к шумным пирам, великий князь был настолько заинтересован миссионером, что за пиршественный стол народу было приглашено очень немного: Ладимир, советник по европейским делам да знатоки печенежских обычаев. Дни проходили в дружеских спорах, дружеских примирениях и дружеских шутках.

— Я провожу тебя до границы своих владений, друг мой, — решил Владимир.

Выехали с небольшой почетной стражей под стягом великого киевского князя. Возле пограничных укреплений князь Владимир сказал:

— Вот конец моей земли, миссионер Бруно.

— Твоя земля обширна, великий князь.

— Все когда-нибудь кончается, — вздохнул Владимир. — Я провожал тебя до места, где кончается моя земля. Прошу тебя, епископ, ради Бога, не терять, к моему бесчестию, своей молодой жизни. Я знаю, что завтра, еще до трех часов, тебя ожидает смерть.

— Поверь, великий киевский князь, я приму ее с достоинством патриция.

Владимир перекрестил отважного миссионера, молча поцеловал и, не оглядываясь, направился к своей вооруженной свите.

Больше он не вспоминал о посланце Папы Римского. И потому, что верил в его гибель, и потому, что дел оказалось много.

И одно из них — приятное. Упрямый и дальновидный телохранитель Ярополка Варяжко, прорвавшийся из осажденной Родни к печенегам, где обучал их военному мастерству, неожиданно добровольно пришел к Владимиру под честное княжеское слово. Великий князь был этим очень доволен и дал свое слово в тронной палате великокняжеского дворца — в присутствии членов Боярской думы — возложив руку на Евангелие. В свою очередь, Варяжко принес торжественную варяжскую клятву на мече, вонзив его в пол и положив обе руки на перекрестие меча. Изменить этой клятве было недопустимо — отступника ждала неминуемая и мучительная смерть.

Отослав Варяжко на оборонительную линию против печенегов в должности воеводы участка, великий князь Владимир спокойно продолжал заниматься государственными делами. И так продолжалось почти полгода, а если быть точным, то ровно пять месяцев прошло, когда Владимиру доложили, что некий чужеземец просит срочно его принять.

— Просить, — повелел он, поскольку чужеземцам никогда не отказывал.

И вошел епископ Бруно. Живой и целехонький. А с ним еще два печенега в торжественных рогатых шапках — рослый мужчина и отрок.

— Бруно! — князь Владимир от удивления и искренней радости даже вскочил. — Жив?..

— Не только жив, великий князь, но и пришел к тебе с мирными предложениями от имени печенежского хана, принявшего меня как гостя и разрешившего проповедовать слово Господне. Я крестил тридцать семь человек и уговорил хана заключить с тобою мир.

— Киевскому княжеству не нужна война, друг мой.

— Это представители самого хана. Его брат и его племянник. Дозволь им от имени хана поведать тебе об условиях будущего вечного мира.

— Условие одно — по закону печенегов, — по-русски сказал старший. — Мы обменяемся заложниками. Я отдаю тебе в заложники своего сына, ты мне — своего.

Владимир задумался, кого послать. Быстро перебрав в уме сыновей, он вспомнил и о Позвизде, однако имени его матери так и не смог припомнить.

— Немедленно привести сюда моего сына Позвизда.

Гридни бросились исполнять повеление, а князь Владимир пригласил гостей пройти в пиршественную залу, где был тут же накрыт стол, появились меды и фряжское вино, зазвучали торжественные речи во славу вождя печенегов и великого князя. Гости уже успели и хорошо выпить, хорошо закусить, когда гридни ввели в залу Позвизда.

— Вот мой сын Позвизд, — представил его Владимир. Позвизда тоже усадили за стол, тоже воздали ему хвалу и славу.

Обед закончился подписанием Высокого договора о вечном мире и согласии.

Затем гости уехали, забрав с собою Позвизда и оставив в заложниках племянника печенежского хана.

Великий князь рассказал об этом княгине Анне, которой представил епископа Бруно, еще когда миссионер приехал в Киев с буллой от Папы Римского.

— Теперь печенеги не помешают тебе, супруг мой, наказать язычников Кавказа?

— Накажу. Печенеги меня пропустят.

Печенеги не только беспрепятственно пропустили войско великого князя, но помогли проводниками и конной охраной обозов.

Владимир послал на Кавказ отборную армию под командованием Александра Золотогривенного. Кочевые племена были разгромлены наголову, армянские христиане были спасены.

На обратном пути Золотогривенный присоединил Тмутаракань к Киевскому Великому княжению, создав опорный пункт у самых ворот Кавказа.

Это случилось в 1001 году. Дальнейшая судьба сыновей-заложников неизвестна, а ровно через десять лет умерла законная жена Владимира княгиня Анна. Великий князь искренне привязался к ней, часто советовался, она родила ему законных наследников Бориса и Глеба…

Прощаясь — уж еле слышно было, что говорит, — Анна прошептала венценосному супругу:

— Именем Господа нашего Иисуса Христа поклянись мне, супруг мой, что исполнишь все…

Замолчала.

— Все исполню, все, — поспешно сказал Владимир. — Именем Господа…

— Посадишь сыновей наших в городах твоими наместниками… Назначишь себе преемника…

— Законные сыны — только от тебя.

— Законный твой наследник — Святополк, — вдруг отчетливо произнесла умирающая. — Святополк рожден в законном браке и, как старший…

Задохнулась, мучительно закашлялась.

— Лекаря позвать?.. Священника?..

— Святополк… Именем Христа… Святополк…

Это были ее последние слова.

Торжественно и пышно похоронив великую княгиню Анну, князь Владимир, печально отметив девятый и сороковой день со времени ее кончины, вернулся к делам. Он по-прежнему вел выгодную торговлю по пути из варяг в греки, по-прежнему чеканил золотые и серебряные монеты, широко этим пользовался, и все было бы хорошо, если бы местные славянские, муромские и прочие мелкие владыки не задерживали подати и плату.

Но они блюли свои интересы, и великий князь решил посадить в удаленные и особо упрямые селища своих представителей с правом решающего голоса на местных вечевых собраниях.

Лучше всего эти дела могли решить его сыновья, достаточно подросшие к тому времени. И Владимир посадил:

Вышеслава — в Новгороде,

Изяслава — в Полоцке,

Святополка — в Турове,

Ярослава — в Ростове Великом.

Однако Вышеслав вскорости умер, и великий князь заменил его Ярославом. Ярослав был очень недоволен, потому что в Ростове Великом он приобрел множество новых друзей, влюбился в красавицу и ощущал себя полновластным местным князьком. Но не подчиниться повелению отца тогда не посмел.

Не подчинился отцу (возможно — приемному) Святополк, которого покойная великая княгиня Анна перед смертью обязала Владимира Киевского назначить преемником в обход Бориса и Глеба, поскольку «сын двух отцов», с ее точки зрения, был первым законным наследником. Великий князь назначил его наместником в Туров, где Святополк сразу же влюбился в полячку и без разрешения Владимира помчался в Польшу просить ее руки. По возвращении Владимир определил влюбчивого Святополка под домашний арест.

А вскоре после смерти княгини Анны началась великая заметня по всему Киевскому княжению.

Началась расплата.

Но пока еще было время, было. В 1013 году крещен Смоленск. Сын Рогнеды Ярослав из Новгорода Великого регулярно слал Киеву ежегодную дань в две тысячи гривен. Да и по Великому торговому пути шла бойкая торговля.

Все пока было спокойно, и князь Владимир едва ли не впервые в Европе стал строить каменные здания в стольном городе. Для начала он построил училище для подростков, намереваясь с помощью византийских священников обучить собственных священнослужителей. Это многим понравилось, и великий князь построил еще два каменных здания: одно из них предназначалось для обучения грамоте тиунов и прочих чиновников, а второе — для обучения грамоте добровольцев из киевской молодежи. Таковых нашлось немало, но киевлянки неожиданно заволновались и запретили своим сыновьям набираться непонятной им книжной премудрости. Они орали, вопили, таскали друг друга за волосы, устроив полнейшую неразбериху в казалось бы такой покойной и богатой Матери городов русских, как назвал Киев Вещий Олег. Пришлось разгонять их, так сказать, не прикасаясь, поскольку женщин в те весьма странные времена можно было убивать, но бить их было запрещено. Это покрывало несмываемым позором дружинника на всю жизнь. Поэтому приходилось теснить к Днепру, к оврагам, на пустоши, то есть из самого города. И вытеснили.