17 Тамплиеры 1. Рыцарь Феникса - Юрий Сазонов

«Убили приора». Слова колокольным гулом разнеслись в больной голове Томаса. Убили… Юноша закусил губу, и рот снова наполнился соленой горечью. Но эта боль ничего не значила по сравнению с тем, что творилось у него в душе. Проклятые еретики уверены, что брат Жерар погиб. И Томас сам видел арбалетный болт, торчавший у него из-под лопатки. До той расселины вряд ли доплыл бы и здоровый человек… Молодой шотландец представил тело, камнем идущее ко дну, и кровавый след в воде. Значит, все… Томасу захотелось взвыть от горя и ярости. Вместо этого он собрался с силами и выдохнул:

— Я сам вас убью. Всех. Мне не понадобятся солдаты короля… или воины Ордена. Я прикончу всех вас… поодиночке… и вы отправитесь прямиком в ад.

Но голос его, слабый и хриплый, прозвучал так жалко, что даже Томас не поверил собственным словам. Не поверили и другие. В окружавшей его толпе раздались смешки.

Безансон сунул факел чуть ли не ему в лицо и прошипел:

— Замолчи. Без своего амулета ты всего лишь жалкий червь. Бафомет раздавит тебя, как мокрицу.

— Подавись… собственным поганым языком… еретик! — просипел в ответ Томас.

Безансон сморщился, будто отведал кислого… и вдруг расхохотался. Выпрямившись и высоко подняв факел, он обернулся к остальным.

— Мальчишка сам только что сказал, что нам должно с ним сделать. Мы не можем убить змею, но можем вырвать ядовитое жало.

Безансон замолчал. Подрагивающее пламя бросало на его щеки и подбородок красные блики, а глаза прятались в тени. Другие бунтовщики тоже молчали, ожидая, что скажет предводитель.

— Как ты стал… красноречив… — задыхаясь, выговорил Томас.

Дышать было все труднее, словно на грудь ему положили доску и уселись сверху.

— А при брате Жераре… все молчал… Это Бафомет… развязал тебе язык? Обещаю… что этим языком… ты будешь… вылизывать раскаленные сковороды… в пекле.

Сержант оглянулся на Томаса. Губы Безансона кривились в улыбке, но глаза не улыбались.

— Не знаю, как там насчет пекла. Но твой язык отведает раскаленного железа прямо сейчас.

Вновь обернувшись к товарищам, сержант громогласно объявил:

— Братья, мы не будем его убивать. Отрежем мальчишке язык и оставим на том островке, что видели по дороге сюда. Там нет ни воды, ни деревьев, лишь скалы и песок. Если он умрет от голода и жажды — что ж, значит, такая у него судьба. Но смертельный удар нанесла не наша рука, и проклятье не падет на нас. А если выживет и доберется до людей, он никому не сможет рассказать, что здесь произошло. Сделаем так!

— Сделаем так! — повторили остальные, и пламя факелов дрогнуло.

«Нет!» — мысленно выкрикнул Томас.

Ему и без того уже перебили пальцы на левой руке и продырявили правую, и неизвестно, сможет ли он когда-нибудь взяться за арфу. А теперь его лишат и последнего.

Но вслух Томас не сказал ничего — только перекатился на спину и уставился в расплывчатое, словно залитое слезами лицо луны.

Он молчал и когда двое моряков прижали его плечи и ноги к палубе, а третий навалился сверху и сунул в рот кожаный ремень, оттягивая нижнюю челюсть. Молчал, когда сержант Гуго де Безансон приблизился с раскаленным кинжалом в руке. Молчал, когда тот схватил его за горло, когда нёбо, щеки и затылок прострелила ужасная боль, рот заполнила кровь, а ноздри забил запах паленого. И лишь когда кто-то услужливо протянул Безансону клещи с горячим углем, чтобы прижечь обрубок, Томас задергался и замычал. Сквозь пелену слез он видел, как по углю пробегают огненные искры. Если прижечь рану, она закроется — а Томас хотел истечь кровью. И тогда, прижав голову пленника к доскам, Безансон наклонился совсем низко и прошептал ему прямо в ухо:

— Не сопротивляйся, Томас. Ты должен жить. Ради нашего господина. Вот, я сберег для тебя…

За пазуху скользнул будто осколок льда. Феникс. Томас облегченно закрыл глаза и позволил темноте накрыть себя мягким пологом.

Два дня спустя мимо одного из малых островков мальтийского архипелага проходила саетта [52]. Капитан саетты, алжирец

Мухаммад Бин Кадиф, не собирался делать здесь остановку. На островах не было ни пресной воды, ни пищи, а в трюме саетты содержался скоропортящийся товар — рабы. Их следовало поскорее доставить на рынок в Палермо. Знакомый перекупщик обещал Бин Кадифу хорошую цену — рабы нужны были для работы на карьерах Кузы. Там добывался камень, а в городе сейчас шло большое строительство. Много рабов — много камня — много новых зданий. Большой барыш перекупщику, и неплохой куш самому Бин Кадифу.

Недавний шторм задержал торговца и попортил товар — кое-кого пришлось выкинуть за борт. Капитан, стоявший у рулевого весла, хмурился и сердито накручивал бороду на палец. Погруженный в невеселые думы о своих потерях и убытках, он не сразу услышал крик матроса, сидевшего в «гнезде». Тот махал руками и указывал на близкий берег.

Капитан обернулся. Скалы здесь переходили в узкую полоску пляжа. По пляжу ковылял какой-то человек. Он шел, пошатываясь, и, пока капитан смотрел, успел уже по пояс погрузиться в воду. Человек явно направлялся к кораблю — и, похоже, его не слишком заботило, заметили его с судна или нет. Муххамад Бин Кадиф улыбнулся. Аллах сегодня был милостив. Конечно, один не заменит троих, отданных на прокорм шторму — и все же один, несомненно, лучше, чем ничего. Алжирец не был силен в науках, но такой арифметикой владел пре­красно.

— Спускайте шлюпку! — взревел он. — Шевелитесь, шлюхины дети, пока этот глупец не потонул. Аллах, мудрый и милосердный, послал нас, чтобы спасти его от ужасной участи.

Матросы отворачивались, пряча ухмылки. Они отлично знали, что участь, которую их капитан уготовил незнакомцу, была ничуть не менее ужасной — однако с волей Аллаха спорить негоже.

С мачты раздался новый крик:

— Корабль! Корабль слева по борту.

Бин Кадиф обернулся и выругался. Похоже, настроение у Аллаха сегодня выдалось переменчивое. Их действительно быстро настигал какой-то корабль — пока лишь белая точка, ярко горевшая на синей глади. Казалось, в Срединное море заплыл гость из северных широт, ледяной айсберг. Однако острый взгляд алжирца различил три мачты. Паруса были спущены, да и какой парус при полном безветрии? И все же судно приближалось с большой скоростью.

Капитан оглянулся на барахтающегося в волнах человека, затем снова на чужой корабль. Страх боролся в его душе с жадностью. И жадность победила.

— Живее! — проревел Бин Кадиф. — Хватайте его и швыряйте прямо в трюм. Если на том судне его дружки, они не должны нас видеть.

Матросы, поминая капитанскую ненасытность недобрым словом, попрыгали в шлюпку. Воля Аллаха должна быть исполнена.

Хотя причем тут Аллах?

Сайетте богобоязненного Муххамада Бин Кадифа не удалось бы уйти, кабы не одно обстоятельство.

На палубе белого корабля в деревянном кресле сидел смуглый человек в широкой алой рубахе. К плечу его был прижат музыкальный инструмент, напоминавший виолу. Музыкант водил смычком, исторгая из струн меланхолическую мелодию. Второй мужчина устроился прямо на дощатом настиле палубы. Задрав голову к безоблачному небу, он напевал что-то заунывно-протяжное. Непохоже, чтобы эти двое были заняты работой. В сущности, работал на судне только один человек, стоявший у штурвала в застекленной рубке. На рулевом был широкий черный плащ восточного покроя, лицо его скрывала маска, а голову венчал черный тюрбан. Видимо, извращенное чувство юмора заставило рулевого напялить поверх тюрбана белую капитанскую фуражку, изрядно растянутую и заношенную.

Итак, корабль приближался к островку и поспешно удирающей сайетте. И ничто бы не спасло корыстолюбивого Бин Кадифа от встречи с недоброй судьбой, когда бы один из музыкантов не вскочил и не замахал руками, указывая на болтающееся в волнах темное пятно.

Белый парусник замедлил ход, и находку подняли на борт.

Человек в маске и белой фуражке, спустившись на нижнюю палубу, остановился перед тем, что принесло им море.

Это что-то оказалось изрядно раздувшимся трупом Гуго де Шалона. Брат Варфоломей, или Саххар — а именно он был капитаном странного парусника — сложил руки на груди и сумрачно воззрился на мертвеца. Смуглые матросы пугливо столпились за спиной своего командира. Суеверные, как и все цыгане, они боялись покойников.

— Вот так штука, — пробормотал себе под нос Саххар. — Брат Гуго, ты оказался еще более бесполезен, чем я ожидал.

Он тронул тело носком сапога, затем стянул с правой руки перчатку и потянул за серебряную цепочку, висевшую на шее. На свет показалась фигурка. Небольшая птица — то ли дрозд, то ли скворец, не разберешь. Отчасти она походила и на воробья. Саххар сжал свой амулет в правой ладони и снова уставился на покойника. Некоторое время ничего не происходило. Затем мертвец слабо завозился. В горле его заклокотало, из открытого рта полилась вода.

Цыгане завопили от ужаса и кинулись врассыпную. Саххар не обратил на них внимания. Склонившись над мертвецом, который уже распахнул мутные серо-голубые глаза, некромант произнес: