Колымский призрак - Эльмира Нетесова

Смешной мужик. Который год в зоне, а все в одиночку. Никто с ним не общается. Ни с кем не разговаривает. Даже имени его никто не знает. А случится, помрет — не будут знать, кого похоронили.

Кто он и откуда, за что сюда попал — ни словом не обмолвился. Впрочем, у каждого здесь свои странности, свои причуды. Одинаковых нет. Есть похожие. Но и это до поры, до случая.

Спят работяги в бараке, свернувшись в калачики, — так теплее. Иные на спине, руки на груди сложив, ровно покойники. С той лишь разницей, что мертвые не храпят. И им напоследок чистое белье надевают, если на счету копейки водятся. А еще — покойным не надо подскакивать в шесть утра. Их время кончилось..

Спят зэки. Стонут, бормочут, кричат и плачут во сне.

Одни подскакивают среди ночи дурное привиделось. Да что может присниться хуже Колымы? Она — въявь. И ничего, свыклись. Валятся на шконки подкошенно. Тут же засыпают.

Но все ли спят?

Прислушивается Колыма. Вон вздыхает новичок, в темноте углом подушки глаза вытирает. Никто не видит, значит, не стыдно. Да и как не плакать человеку на Колыме?

Глава 4

Сегодня в бараке работяг суматоха, какой давно не бывало.

На волю двенадцать человек отпускают. Не по реабилитации, не по окончании отбытия срока наказания. До него еще годы оставались.

Амнистия! Это слово знакомое, но уже забытое, ворвалось в раскрытые двери сильнее порыва пурги. И разбудило, сорвало с нар всех, кто уже успел осознать, понять, в ком жила, не угасая, теплинка надежды на чудо.

Амнистия… И отмывает тракторист почернелые от горя и мазута руки. Водой? Только ли? Впервые — духовитым, туалетным мылом.

Суковатые ноги без хмеля в крючки закручиваются на радостях. Глаза влажные, как у коровы. Морщинистые щеки в улыбке до ушей растянулись.

Рядом с ним в последний раз на «параше» двое мужиков-уральцев дуются. Еще один уже барахлишко выволок вольное из мешочков, что всегда под подушкой держали.

Двое земляков их уже за документами побежали. Невтерпеж им ждать стало. Даже не переоделись. Разве так на свободу выходят? Она — жизнь и праздник. И только не терявший ее ни разу, не знает истинную ей цену.

Приводит себя в порядок астраханский мужик. Отмывает лицо мочалкой, словно без этого его ни мать, ни

дети не узнают. Иль всю Колыму с лица смыть хочет одним махом. Такое и за годы не отмоешь. Она не в поры, в душу въелась…

Примеряет мужик портки, в которых сюда прибыл. А они не держатся на поясе. Застегнутыми сползают с задницы на колени. Без подпояски ни за что не обойтись. Кто-то ремень свой отдал. Носи на здоровье. Не сам, так он пусть на свободу попадет.

Грузины, узнав об амнистии, на радости в пляс пошли. Да так пели, что охрана прибежала с перепугу. Узнала, в чем дело, смутилась. А мужики пляшут. Пока их за документами не позвали.

Амнистировали и Полторабатька. Тот с ревом в барак влетел. Нацеплял на руки пяток зэков, кружился, как малахольный. Пел, прыгал, хохотал, все вперемешку. Как большой, несуразный ребенок, все в бараке вверх дном поставил, всех — на уши. И щипал себя, и спрашивал, уж не снится ли ему день сегодняшний.

Лишь ставропольцев двое собирались тихо, неслышно. Будто событие это было привычным для них. Наперед высчитали. Громко обрадуйся — выложи на стол остатки посылок из дома. Сало и колбасу. А они самим в дороге нужны будут. Так что лучше попридержать радость. Тишком из барака уйти, чтоб не пришлось откупаться от тех, кто тут остается. У радости тоже свой час. Ее до дома довезти надо. А подкреплять из мешочков. Всю дорогу. Чтоб лишнюю копейку в пути не потратить.

До вечера никто ждать не захотел. Ужин? Какой там? Свобода уже на руках. В нее и голодным убежать можно. Это куда как лучше зэковской сытости.

Свобода… Откуда силы берутся? Пайку хлеба на день за пазуху и вперед. Хоть пешком, но домой.

Их увезли из зоны на «студебеккере».

Работяги и «жирные», интеллигенты и фартовые, они сели впритирку на скамьи, обнявшись по-братски.

В зоне не знались, не здоровались. Но путь домой — особый.

Амнистия… Она прошлась по колымским зонам свежим, первым весенним ветром и отправила домой многих зэков. Но большинства — не коснулась.

Лишь три дня в бараке работяг было свободно. И пустые шконки все еще напоминали об амнистии. Не потом на место уехавших прибыла новая партия заключенных.

Их спешно распихивали по баракам. Вот так и к работягам привели два десятка человек.

— Что? Места нет? Шконок не хватает? А ты что, к теще на печку прибыл иль куда? Хорош и без шконки будешь. На нарах, на полу ложись! И не разевай рот. Не то сейчас отправим в камеру с удобствами! — орал сопровождающий на зароптавших новичков.

Кто они? Стадом баранов столпились в проходе.

— Кила! Раскидай стадо! — крикнул бригадиру бобкарь и увел конвой, плотно закрыв за собой дверь.

— Откуда вы? — спросил Аслан мужиков, озиравшихся по сторонам.

— С Певека. Строгорежимные. Нам от амнистии облегчение режима вышло. На усиленный определили, — сверкнул мужик запавшими, черными бусинками-глазами и занял шконку Чинаря.

Иные по двое, «вальтом» легли. Тощие мешочки, сумки — под голову. Лица у всех землистые, кожа да кости. Смотреть жутко.

— За что погорел? По какой статье? — спросил Аслан соседа. Тот сделал вид, что не слышит. И тогда снизу ответили:

— За яйца влипли. Втроем. Мы с Тимкой, да этот — Алеха. Хотели всех под вышку. Да Сталин помер. Нас сюда… По четвертаку на каждый хрен.

— За изнасилование, что ль? — уточнил Аслан.

— Ну да. Он дочку свою, а мы — малолетку. Наша, вишь какая незадача, померла. Четыре года ей было. А его девке — десять лет. Живая. Да баба ему не простила. В суд подала, дура.

— Родную дочь? — не поверил в услышанное Аслан.

— Моя дочь. Не твоя, — огрызнулся сосед и добавил: — Что тут особого?

— А малолетку за что? — подступил Кила к двоим новичкам.

— Отец у ней — легавый, дышать мешал. Вот и отомстили…

— А ну, монатки собирай! Живо! — вскинулся Аслан. И, сорвав соседа со шконки, сбросил на пол: — Вон из барака, козлы! Духу вашего чтоб тут не было! Не размазали вас власти — мы поможем! — надвинулся на посеревшего соседа ощетинившейся горой.

— А ты тут не командуй! Не к тебе в гости! Нас сюда определили не по своей воле. Не у себя дома, не распоряжайся. Небось и сам не за доброе сюда попал. Нече глотку раздирать. А то и заткнуть сможем, — раскорячился, засверкал глазами сосед.

Аслан вскипел. Сцепив зубы, сделал шаг навстречу. И когда сосед кинулся, поддел ногой в пах. Тот к двери отлетел. Об косяк ударился. Аслан выбил его сапогом наружу. Следом за ним мешочек выбросил.

Повернувшись к двоим насильникам, спросил, багровея:

— Сами уберетесь иль помочь?

Те вторично предложения ждать не стали. Шмыгнули за дверь поспешно.

— Зачем мужиков с барака выгнал? Где им теперь спать? Ведь люди они, — раздался чей-то голос.

— Люди? Детей убивают разве люди? Родную дочь силуют — люди? — возмутился Кила.

— А ты что, судья? — вскинулся с нижней шконки рыжий, рябой мужик.

— Ты тоже из козлов? — схватил его Аслан за грудки и понес к двери.

— Он машину украл, — вякнул старик, оставшийся без места.

Аслан разжал руку. Рыжий шлепнулся о бетонку. Взвыл. Подскочил с кулаками. Кила его в дых двинул. Тот осел. Замолк.

— Наших бьют! — поднялись новички.

И замелькали кулаки. Крики. Стон, брань поднялись столбом.

Расквашенные в кровь лица с багровыми фингалами под глазами. Выбитые зубы, разбитые носы и подбородки. Кто-то ногой в живот, в пах угодил. У другого ребро хрустнуло. Аслан рыжему голову в зад норовит вогнать, скрутив мужика в баранку. У Килы рубаха на спине от ворота до низа порвана — не слышит.

Орловский мужик верхом оседлал двоих — молотит по спинам и головам тяжелыми кулаками.

Тут охрана ворвалась. Из груды по одному вытаскивали за ноги и руки, покуда живы. Слова, окрики, угрозы — не помогают.

Трое насильников у двери дрожат. Лица мужиков — озверелые, в крови. Глаза ничего не видят.

Дед, что у стола сидел, под нары забился, пережидает. Там безопасно. Не достанут. Ни свои, ни чужие.

Аслан, увидев насильников, вырвал лавку. Охрана удержать хотела. Куда там! Пушинками раскидал. Прижал насильников к двери так, что окажись они закрытыми, кишками подавились бы. За дверями недавнего соседа поймал за шиворот. Тот вывернуться не успел. Размахнувшись чуть не до земли, так влепил кулак снизу, в подбородок, что далеко улетел насильник в лужу, в грязь. Там дышать боялся, жмуром прикинулся. Это и выручило.

Сломанная челюсть — не в счет. Можно будет пару недель на работу не ходить, в больничке отлежаться…

— Кого подсунули к нам? Козлов? Мы что, грязней всех? Убирайте их, иначе все равно размажу! — кричал Аслан охране.