Марко Поло. От Венеции до Ксанаду - Лоуренс Бергрин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Разумеется, между четырьмя верами, перечисленными Хубилай-ханом, имелись коренные различия, и кое в чем их доктрины не только несравнимы, но даже несовместимы. Исламская вера сарацин была строго монотеистической, в то время как монголы исповедовали шаманистскую теологию с идеей многих богов и религиозной терпимости. За этими теологическими расхождениями лежал непреодолимый культурный барьер. Мусульмане, захлестнувшие Азию, были в основном урбанистической культурой, пускали корни в городах и преуспевали в коммерции. Монголы ненавидели города и уничтожали их на своем пути. Даже в своей столице, Каракоруме, монголы жили вне стен города, в открытой степи, предоставляя тесниться внутри китайцам, европейцам и мусульманам.
Хубилай-хан начал с того, что признал различия, чтобы затем стереть их. Хотя самому хану был ближе буддизм, процветавший крутом и быстро распространявшийся, он ловко убедил Марко, что всем религиям предпочитает христианство. «Великий хан показал, что считает христианскую веру самой истинной и наилучшей, — настаивает Марко, — потому, говорит он, что в ней все добро и свято».
Отец и дядя Марко, не забывая о своей роли «папских послов», часто задавали Хубилай-хану вопрос: если он предпочитает христианство, почему не отвергнет другие веры и не объявит себя христианином?
«Как вы хотите, чтобы я сделался христианином?» — возражал хан. В его глазах христианство было всего лишь одной из многих, далеко не самой могущественной, религией в его владениях. «Вы видите, что христиане в этих краях невежественны, ничего не делают и не имеют власти, — говорил Хубилай, — и вы видите, что эти идолопоклонники делают все, что захотят, и, когда я сижу за столом, чаши, что стояли посреди зала, подлетают ко мне, полные вина или напитка… хотя никто их не касается, и я пью из них. Они направляют бурю в любую сторону, по своему желанию, и вы знаете, что их идолы говорят и предсказывают им все, что они пожелают». В сравнении с этими чудесами шаманистской религии христианство, с его идеей воздаяния и вознаграждения лишь после смерти, давало слабую духовную опору. «Если бы я обратился в христианство, — сказал Хубилай-хан, — тогда мои бароны и другие люди, не преданные вере Христа, сказали бы мне: «Какие у тебя причины принять крещение и держаться веры Христа? Какие благодеяния и чудеса ты видел от Него?» А эти идолопоклонники говорят, что то, что они делают, делается святостью и добродетелью их идолов. Тогда я не знал бы, что ответить им, и это было бы большой ошибкой между ними и этими идолопоклонниками, которые своей наукой и искусством легко могли бы причинить мне смерть». Он не верил, что вера в Христа спасла бы его от яда или злых чар колдунов и шаманов.
Если принятие христианства угрожало ослабить его власть над монгольской империей, то награды военачальникам, или «баронам», верой и правдой служившим ему, только укрепляли эту власть. Хубилай-хан поддерживал их верность весьма щедрым вознаграждением. Бароны и вожди, защищавшие Хубилая на поле битвы, получали «великие дары золотом и чистым серебром, сосуды и много прекрасных каменьев, и особые таблички, дающие власть». Согласно монгольскому обычаю Хубилай-хан раздавал эти таблички в строгом иерархическом порядке. Те, кто командовал сотней воинов, получали серебряные таблички, те, кто командовал тысячей, получали таблички из золота, «а те, кто командовал десятью тысячами, получали золотые таблички с львиной головой». Этих редких счастливцев осыпали, кроме того, наградами: жемчугом, драгоценными камнями и лошадьми. «Он давал каждому из них столько, что это было чудо, — рассказывает Марко, — потому что они воистину этого заслуживали, ибо ни один человек не делал из любви к своему владыке того, что они совершали с оружием на поле битвы». А те, кто командовал сотней тысяч, получали золотые таблички с выгравированными львами, соколами, солнцем и луной.
Каждый такой ярлык на власть, выданный Хубилай-ханом одному из своих верных баронов, нес на себе следующую надпись: «Властью и силой великого Бога и великой милостью, которую он дал нашему повелителю, благословенно будь имя великого хана, и да будет всякий, кто не повинуется ему, убит и уничтожен». Вместе с табличками выдавались «Приказы на бумаге», в которых перечислялись обязанности и привилегии.
Военачальники высшего ранга, командовавшие сотнями тысяч, были весьма выдающимися персонами. По приказу хана каждый имеющий этот ранг совершал выезды под золотым балдахином «в знак его великой власти». Кроме того, на собраниях он сидел в серебряном кресле. И еще в знак высочайшего уважения хан позволял своим баронам ездить на любом коне по их выбору: они могли отобрать коня у подчиненного им военачальника, не говоря уже о простых воинах, и могли ездить на конях, принадлежавших Хубилай-хану. Честь обладания ярлыком власти была велика, а повиновение его носителям — абсолютно. «Если кто осмелится не повиноваться во всем воле и приказу того, кто имеет такую табличку, он подлежит смерти как мятежник против великого хана».
Монголы, несмотря на развитую воинскую культуру и поразительные успехи в завоеваниях, отставали от китайцев в технологии, искусстве, литературе, архитектуре, философии и одежде. У них не было даже общего языка для управления своей растянувшейся на полматерика империей. При монгольском дворе звучало вавилонское смешение языков, писцы вели дела на монгольском, арабском, персидском, уйгурском, тангутском, китайском и тибетском, не считая других наречий. Писцы выучились искусно подбирать транскрипции имен и титулов индуистских божеств, китайских генералов, мусульманских святых и персидских аристократов. Стремясь по возможности к единообразию, придворные писцы передавали уйгурский — кажется, наиболее распространенный язык — упрощенным китайским письмом, однако этот выход не разрешил сложных проблем коммуникации, с которыми сталкивались Хубилай-хан и его министры.
Марко как верный слуга Хубилай-хана пользовался монгольским — языком завоевателей, или персидским — «лингва франка» иноземцев при монгольском дворе. Соответственно, в повествовании Марко часто использовал персидские названия мест — не потому, что пользовался персидскими источниками, как доказывали иные скептики, а потому, что следовал общепринятой в монгольской империи практике.
Воодушевленный своей миссией «правителя вселенной», Хубилай пытался ввести единый письменный язык для всех народов империи. В попытке упорядочить хаос общения, он поручил влиятельному тибетскому монаху создать совершенно новый язык: алфавит, способный передавать все известные языки. Одаренный монах, как рассказывали, научился читать и писать едва выйдя из колыбели, а в три года декламировал наизусть сложные буддийские тексты Хеваджра-Тантра. За такие достижения он получил имя «Пагс-па» — «Достойный» по-тибетски. Появившись при монгольском дворе в 1253 году в качестве восемнадцатилетнего «молодого дарования» Пагс-па со временем приобрел особую благосклонность жены Хубилая, Чаби, и стал весьма влиятельным лицом при дворе.
Хотя Хубилай-хан заявлял, что почитает четыре различные веры, Пагс-па позаботился, чтобы его буддийская школа, Сакья-па, стала первой среди равных. С точки зрения китайских пуристов, монгольская версия буддизма была грубой и искаженной: она основывалась на тибетском тантрическом буддизме, «верховный» лама которого демонстрировал колдовское искусство, то забавляя, то устрашая глубоко суеверных монголов и даже скептически настроенного Марко Поло.
Какое-то время Пагс-па заправлял всеми духовными делами при дворе, и с ним считался даже сам Хубилай-хан. За духовные заслуги он одарил молодого монаха золотой мандалой, украшенной жемчужинами «величиной с овечьи орешки». Во время мистических сеансов Пагс-па сидел выше своего августейшего ученика, если же речь шла о мирских делах, они менялись местами. Такое равноправие должно было продемонстрировать равновесие между духовными и преходящими мирскими делами.
В 1269 году Пагс-па исполнил поручение, представив Хубилай-хану слоговой алфавит — в котором знаки передавали сочетание согласного и гласного — из сорока одной буквы, основанный на традиционном тибетском. Новое письмо стало известно как «квадратное письмо», по форме знаков. Писали на нем по вертикали сверху вниз, и строки шли слева направо.
Эта система транскрибировала монгольскую речь точнее прежних импровизированных систем и даже передавала звуки других языков, особенно китайского. Хубилай-хан торжественно объявил это лингвистическое новшество официальным языком монгольской державы и учредил академию для его распространения. В том же году открылась «монгольская школа языков», а два года спустя — национальный университет. Изобретенный Пагс-па шрифт остался на бумажных деньгах, на фарфоре, в официальных эдиктах империи Юань, однако ученые и писцы, привыкшие к китайскому, персидскому или другим прежним языкам, отказались принять его. Да и Марко Поло не выказывает знакомства с новым монгольским письмом.
