Пандем - Марина Дяченко

«Не уверен – знаю».

– Стало быть, у тебя есть вкусы, которые ты полагаешь абсолютными и незыблемыми, и ты…

«Ну что ты снова стонешь, Ким… Пуганая ворона в виду вечного куста… Я храню в себе наборы вкусов, взглядов, идей, которые существуют на земле и существовали когда-либо. Я оперирую памятью человечества. И что, я стану навязывать моднице длину юбки?»

– Я не имел в виду…

«Я знаю. В тебе вдруг ожил давний призрак – пугало Всемирного Цензора. Твое сознание на дух не переносит Доброго Учителя – тебе подавай Хитрое Чудовище, завладевшее миром. В этом ты ничем не отличаешься от Алекса…»

Скамейка на цепях качнулась сильнее. В отдалении квакали лягушки, заходились, вознося к небу заливистые, почти соловьиные трели.

– Ты прав, – сказал Ким.

«Кимка, ты ведь никогда не был легковерным… Десять лет мы с тобой вместе. А стоило Алексу сыграть тебе забытую, привычную мелодию – и ты готов, как крыса, идти за старыми страхами…»

– Не преувеличивай.

«Наследство, которое я получил десять лет назад, – это вовсе не праздник… Ты знаешь. Очень трудно объяснить слепому разницу между темнотой и светом… Между прекрасным и отвратительным. Приходится объяснять разницу между полезным и вредным; это унизительно для человечества, но я миллионы раз поступал именно так. Потому что мне надо было, чтобы человечество перестало убивать себя, разрушать себя, развращать себя… И воспроизводить себя – без изменений – в своих детях… Кстати, я все-таки сделал Алекса счастливее. Теперь он верит, что я боюсь его до такой степени, что решил наказать…»

– Ладно, – Ким поморщился. – Теперь расскажи мне, что ты сделал с убийцей.

Птицы в кронах звучали все громче.

«Убийца… Как тебе сказать. Во-первых, ввиду моего присутствия в мире он стал неопасен для окружающих. Во-вторых… мне небезразличен и этот человек тоже. Вечно мстить ему, пусть, страдая, искупает причиненное им страдание?»

– Нет, пусть гуляет и радуется.

«Ким, ты не бывал в его шкуре… Он пережил суд, угрозу смертной казни, два года в лагере… он направлен на саморазрушение. Ему хотелось наказания. Он его получил».

– То есть ты сделал ему подарок?

«Да. В какой-то степени. Если раскаяние – подарок…»

– Он раскаялся?

«Да… А что, по-твоему, может быть страшнее… и милосерднее для убийцы?»

Светало.

– Пан… Неужели мы с этим сумасшедшим Алексом сумели вывести тебя из равновесия? Огорчить?

«Был момент, когда ты испугался меня».

– Да, – сказал Ким, помолчав.

Новобрачные смотрели на озеро. Туман нависал длинными белыми пеленками, и в просветы между ними видна была вода, опрокинутые стволы сосен и камыши на том берегу.

– Здорово, – шепотом сказал Шурка, в то время как Вике хотелось, чтобы он молчал.

Пандем знал, чего хочется Вике. И потому не издал ни звука.

Вика смотрела на одухотворенное Шуркино лицо, смотрела и боролась с раздражением, смутным, как этот туман. Все было хорошо – но все было не совсем так, как надо.

Шурка вел себя не так, как она ожидала. Шурка должен был ее обнять, сейчас, прямо сейчас…

Шурка виновато засопел. Обнял.

Ему подсказал Пандем.

Глава 14

Александра вернулась домой, чуть не качаемая ветром. Пятый по счету Большой Фест длился десять дней и выпотрошил эксперта Тамилову до состояния пустой шкурки.

Все началось первого июня в двенадцать по Гринвичу; миллион человек одновременно выпустили в небо каждый по лазерной «бабочке», и туристы, в эти дни битком набившиеся на орбитальные станции, вопили от восторга, наблюдая эффект сквозь обзорные иллюминаторы: «Смотрите! Живая! Она живая! Земля живая!»

Потом они – и с особым удовольствием дети – развлекались тем, что синхронно – миллион человек на шести континентах! – двигались, пели, танцевали. От этих песен носился ветер, от танцев подрагивала земля; Александра помнила свое состояние по предыдущим четырем Фестам – огромная площадь, заполненная народом, эйфория и невиданная, непохожая на алкогольную, внутренняя легкость… В этот раз она взяла с собой на «действо» не только молодоженов Шурку и Вику, но и обоих племянников – десятилетнего Витальку и трехлетнего Ромку. Виталька радовался, носился, как щенок по первому снегу; Ромка спокойно стоял рядом, и Александра не раз и не два спросила у Пандема, все ли с ним в порядке.

«Он тоже радуется. Но по-другому. Темперамент…»

Первые три дня прошли, эйфория схлынула, и началась работа: конкурсы и рейтинги, а значит, напряжение и дрязги. Александра во главе своих экспертов намертво схлестнулась за влияние с ассоциацией «Trough» (компания энергичных австралийцев, в которую неведомо как затесался один британский филиал). Жестоко спорили о вкусах, высмеивали и поддевали друг друга, проводили своих претендентов на премию в обход претендентов чужих; по одной только комбинированной скульптуре было десять закрытых голосований и три переголосовывания. (Пандем, необычно молчаливый в эти дни, подсчитывал голоса мгновенно и точно.) По ходу дела Александра узнавала о конкурсантах (и конкурентах) все больше и больше – с подачи Пандема; к концу Феста они уже казались ей сборищем шумных и неудобных, но симпатичных, в общем-то, родственников.

Творческих открытий – без дураков открытий, а не «домашних радостей» – не было. Александру начинало это смутно тревожить.

– Чему ты удивляешься, – заявил бестрепетный Алекс, каждый вечер выходивший с ней на связь. – С окончанием мировых потрясений наступила эпоха скучающей посредственности… Ну, скрестить бульдога с носорогом. Ну, надеть на балерину хромокостюм. Ну, попрыгать всей планетой в каком-нибудь циклопическом хороводе… Это цирк, это аттракцион, но не искусство. Искусству нужны голод, холод, смерть и провокация.

– Конечно, – говорила она в ответ ласково. – Ну, разумеется, Сашка. Ты прав.

Фест закончился. Александра чуть не расплакалась, прощаясь с идейными противниками; впрочем, этот взрыв эмоций не помешал ей забыть их уже через час. Она вернулась домой вечером того же дня: Алекс встретил ее затейливым блюдом, наполовину синтезированным, наполовину приготовленным вручную. Впрочем, оригинальность многослойного мясного рулета и его трудоемкость Александра оценила не сразу, а лишь после деликатного напоминания Пандема: «Honey, ты же не сено жрешь…».

– Сашка, ты чудо, – похвалила Александра, может быть, несколько суетливо.

– Да уж, – отозвался Алекс с кривой усмешкой. – Я решил переключиться на кулинарию… пока.

«Пан?!»

«И незачем так орать… Он бросил свою программу».

«Какого черта…»

«У твоего husband’а гвоздь в седалище, ты не заметила?»

«Ты его достал?»

«Я?! Помилуй, девочка, у меня доставалка до такой степени не выросла… Просто, пока ты делаешь культурку, твой благоверный активно живет внутренней жизнью».

– Сашка, – сказала Александра вслух. – Ты что же… до сих пор психуешь?

Алекс промолчал.

Маленький синий купол был отлично виден с автострады. Ким проследил за ним глазами; освещенный солнцем, купол уплыл назад – не мелькнул, как крона большого дерева или погодный шпиль, а именно уплыл, не теряя достоинства.

Ким, сам не зная почему, притормозил. Потом и вовсе остановился; дал задний ход, и «ездилка», не разворачиваясь – модель «Тянитолкай», – перестроилась на встречную полосу движения.

Купол снова приблизился – медленно, недоверчиво, так одичавшие звери подходят к человеку. Ким бросил машину на обочине, огляделся, нашел лесенку-паутинку, ведущую с автострады вниз.

Еще недавно здесь был поселок, превратившийся теперь в район разлившегося, как море, двухэтажного города. Рядом строилась подземная автоматическая фабрика; от автострады до церкви оказалось идти дольше, чем Ким предполагал.

Над стройкой летал, подобно большому нетопырю, воздушный фильтр. Ловил и пожирал клубы черного дыма, нет-нет да и поднимающиеся над монтажным колодцем. В церковном дворе было зелено; за оградой росли непуганые, никем не ломанные вишни, и блестящие темные ягоды висели на уровне Кимовой груди.

Он замешкался на пороге. Запоздало удивился: а зачем я сюда?..

Изнутри церковь казалась еще меньше, чем снаружи. Женщина в светлом головном платке деловито собирала свечные огарки в маленькое жестяное ведро; свечи – точно такие же, как во времена Кимового детства, – лежали тут же, рядом, на столе, покрытом вышитой скатертью.

Ким повертел в пальцах тонкий желтый стержень; в полумраке, справа от алтаря, горели пять или шесть огоньков, отражались в чистом стекле, прикрывавшем икону, и оттого казалось, что их вдвое больше. Перед иконами стояли три женщины и мужчина, все порознь; ближайшая к Киму женщина была его ровесница – она что-то беззвучно шептала и время от времени размашисто крестилась.

Удивительно, думал Ким, глядя на огоньки свечей. Удивительно, как бог… нет, не так. Как Пандем ухитряется существовать рядом с богом? Как они помещаются в одной картине мира?