Елена Прекрасная - Виорэль Михайлович Ломов

фирмы-«Поставщика Королевского Двора Дании» от живой еще свидетельницы, беспомощно оглянулся, но Алексей кивнул, подтверждая, что, да, именно в конце девятнадцатого века.

«Сумасшедшие все!» – нарисовалось на физиономии Райского.

– Так где же Леночка? – заерзал он на стуле.

– Антон стал использовать лучший шоколад, марципан, карамель, нугу, джем… – с издевкой продолжала тетушка.

– Ее нет? – спросил Адам.

– Нетерпеливый! Одевается! – буркнула Кольгрима. – Это ж девица, а не солдат. Тебе, мужику, штаны натянул и хоть в Госдуму! Но погляжу в нее, там многим и штаны не нужны!

– Я тут! – Из спальни вышла обворожительная шатенка в шляпке, поля которой прикрывали глаза, в несколько старомодном платье в крупную продольную полоску. Красавица сделала реверанс. Райский бросился целовать ей ручку, как замужней даме, запамятовав, что девушке лучше было бы просто поклониться. От божественной руки шатенки Адам и вовсе ошалел.

Кольгрима с ехидцей поглядывала на них, ожидая, вспомнит ли режиссер о второй даме.

– Да, а вторая дама, брюнетка в красном – кто была?

– Фантом! – небрежно бросила Лена, так что тетушка даже крякнула от удовольствия. – Вы, Адам Львович, чересчур заточены на красоток! Смотрите, истончитесь!

Кольгрима подскочила с радостным воплем в кресле и прошлась вокруг остолбеневшего Райского с Хабанерой:

– У любви, как у пташки, крылья, / Её нельзя никак поймать. / Тщетны были бы все усилья, / Но крыльев ей нам не связать. / Всё напрасно – мольбы и слёзы, / И красноречье, и томный вид, / Безответная на угрозы, / Куда ей вздумалось – летит. / Любовь! Любовь! Любовь! Любовь!

Тетушка была уже не тетушка с больными ногами, а порывистая брюнетка в красном платье, чистейшее сопрано. Райский так и сел и стал машинально одну за другой поглощать конфеты, а Каролина и вовсе онемела. Она даже вспотела от потуги прокомментировать как-то эту фантастическую сцену. Был бы тут Миша, подсказал и сам весь день повторял: «Обалдемон! Обалдемон!»

Добила гостей Елена, когда пропела то же самое глубоким бархатистым меццо-сопрано на французском:

– L’amour est un oiseau rebelle / Que nul ne peut apprivoiser, / Et c’est bien en vain qu’on l’appelle / S’il lui convient de refuser. / Rien n’y fait, menace ou prière. / L’un parle bien, l’autre se tait. / Et c’est l’autre que je préfère. / Il n’a rien dit mais il me plait. L’amour! L’amour! L’amour! L’amour!

В отличие от тетушки племянница была очень собрана. Собственно, чего ожидать другого от дамы безукоризненных манер? Весь ее облик говорил о большом внутреннем напряжении, которое может вынести только сильная женщина. Был виден тонкий рот, слегка выдающиеся скулы, тонкие очертания лица,

Алексей с восторгом смотрел на поющую красавицу, Едва шатенка замолкла, он выскочил на середину комнаты и стал петь, но не короткую солдатскую песню, как дон Хозе в этом месте оперы где-то на задворках сцены, а куплеты Эскамильо:

– Toréador, en garde! Toréador! Toréador!19

– Вам бы, Адам Львович, вот что снимать! – сказала тетушка. – Классику! Любовь! Трагедь! – Она незаметно оказалась в кресле в прежнем облике. – А то снимаете черт знает что! Бабенок на панели! Ладно бы снимали их только себе, а то угощаете ими всех нас!

Райский пощупал слабой рукой сидение стула, встал и на слабых ногах тихо-тихо, не прощаясь и не оглядываясь, покинул пристанище ведьм. За ним вымелась и Каролина.

– Фу! – вздохнула тетушка. – Воздух стал чище!

Последний народный

Через два дня в «Актере» состоялась вечеринка «Герои на все времена». В холле висела афиша: «Неординарный тематический вечер, посвященный героям советского кино. Показ отрывков из кинофильмов. Воспоминания режиссеров, актеров». Перечислялись фильмы 1950—1980-х годов, народные артисты, сыгравшие в них и уже ушедшие от нас, а также знаменитые и не очень деятели современного киноискусства, приглашенные на вечер.

Хотели или не хотели организаторы этого мероприятия и все выступившие на нем, но вечер поверг благодарных (и не очень) зрителей в ностальгию. Именно в нее. Не в грусть или печаль, меланхолию или элегию, а именно в тоску по утерянной родине. Отрывки из кинолент, одиночные кадры, рассказы участников съемок, оценки искусствоведов воссоздали особый волшебный мир советского кино, которого больше ни в каком другом национальном кинематографе не было, разве что чуточку в итальянском неореализме. Все прекрасно понимали, что этого мира больше нет, и уже никогда не будет, как не будет и тех великих режиссеров и актеров, сценаристов и операторов, композиторов и художников, создавших его. Многие собравшиеся в зале неожиданно почувствовали спазм в горле, как от громадной потери, кто-то не стеснялся вытирать слезы, а кто-то просто безутешно рыдал по ушедшему времени и по себе. Даже аплодисменты в конце были, хоть и дружными, но несколько растерянными от тяжести и важности только что пережитого. Совсем молоденький актер с неизвестной фамилией под занавес вдруг вскочил и очень громко и взволнованно воскликнул: «Я только сейчас понял, какое богатство было у нас, и как мы его бездарно растранжирили!»

Из зала выходили притихшие граждане, не такие смешливые и язвительные, гордые собой и величественные, какими они явились на вечеринку, – казалось, это тихонько возвращаются по домам опечаленные и просветленные друзья-родственники с поминок дорогого им усопшего; казалось, все они состарились на целую жизнь.

Когда расположились в «Хуторке» за тем же столиком, что и всегда, тетушка спросила:

– Не перестаралась я?

– Ты о чем? – рассеянно спросила Елена, мыслями оставаясь в зале, в только что виденных эпизодах из фильмов, в чужих воспоминаниях.

– Да создала особую атмосферу зала. Добавила в нее щепотку совести, чтоб каждый зритель вдохнул и добавил ее к своей. Так искреннее получается. Правда ведь?

– Тетушка, как всегда, оригинальна! – с восторгом произнес Алексей, а Елена вдруг остро ощутила потребность остаться в памяти людей таким же истинно народным, искренне любимым, по-настоящему глубоким мастером (не лицедейкой!), как вспомянутые только что – Сергей Бондарчук, Михаил Ульянов, Евгений Евстигнеев, Василий Шукшин, Георгий Вицин… «Но почему говорили только о мужчинах? А, вечеринка посвящена «героям». «Героини» будут, видимо в следующий раз. Хочу быть Нонной Мордюковой или Маргаритой Тереховой! И буду! Как бы еще их совместить в себе?»

– А твоего хахаля, Лен, не видно, – сказала тетушка, обращаясь к молодым людям, сидящим по обе стороны от нее. – И твоей мормышки, Леш, тоже не видать. Ловит кого-нибудь. А может, напуганы оба? Им это на пользу. Миша, похоже, окончательно обалдел. Не встречали его? Ему полезно было бы послушать. Однако народу сколько! Все столики заняты. Сейчас кого-нибудь к нам принесет.

В этот момент в кафе вошел мужчина