История шифровального дела в России - Татьяна Соболева

Екатерина»[114].

Уже через неделю, 23 декабря 1768 г. князю Голицыну Коллегией иностранных дел были направлены необходимые цифирные азбуки, в том числе и генеральная, кроме того выделен такой штат помощников и переводчиков для секретной переписки: «Для корреспондования на латинском, французском, немецком и итальянском языках — надворный советник Фридрих Крейдеман, для турецкого языка — переводчик Василий Пастушков, для латинского и польского языков — переводчик Василий Слогвинский, для письма на иностранных языках — переводчик князь Михайло Вадбальский, да для письма российского — два канцеляриста: Александр Катытулов и Семен Александров»[115].

Всем этим лицам Коллегией было определено высокое годовое жалованье и выданы подъемные. А ведь сам Голицын также неплохо владел латынью, немецким и французским языками. Но ведение секретной шифрованной переписки было делом очень трудоемким и, естественно, специальный штат работников для этой цели был просто необходим. Они имели в своем распоряжении шифры того лица, к кому были приставлены, и вели всю его переписку в соответствии с особыми инструкциями, создававшимися в Коллегии иностранных дел. Для повышения надежности переписки необходимо было пользоваться постоянно разными шифрами, употребляя их попеременно, «чтоб в случае, ежели б две или три пиесы вдруг шифрованы быть надлежали, оные разными цифирьми писаны были». Особое внимание следовало уделять знакам, обозначающим ту или иную цифирь. С одной стороны, корреспонденту своему шифрующий должен был указать тот шифр, которым он пользовался, с другой стороны, эту информацию необходимо было как можно старательнее скрыть. Поэтому заглавия цифирей следовало шифровать в самом начале шифрсообщения, но «между пустыми и ничего не знаменующими числами», а также еще много раз таким же способом в других строках.

Высшие государственные лица России в конце XVIII — начале XIX вв. придавали большое значение криптографической службе. Лично государственный канцлер, а им в тот период являлся граф Иван Остерман (сын Андрея Остермана), неукоснительно следил за строжайшим соблюдением правил пользования отечественными шифрами, требовал их своевременной замены. При малейшем подозрении о компрометации шифров давал указания об их досрочной замене или о внесении в них существенных изменений. Так, в январе 1800 г. Остерман приказал русскому послу в Берлине вывести из действия общий код 1799 г., поскольку возникло подозрение о его компрометации: код этот мог попасть в руки противника вместе с багажом одного русского генерала во время революции во Франции. Аналогичное подозрение о возможной компрометации вынудило вывести из действия код послов в Мадриде и Лиссабоне, хотя он использовался в течение не полных девяти месяцев. Русские послы предупреждались, что все конфиденциальные сообщения должны тщательно шифроваться с помощью одного из новых ключей. Это следовало делать и в том случае, если сообщения посылались с курьерами. Уже Панин в качестве дополнительной меры предосторожности писал многие свои сообщения невидимыми (симпатическими) чернилами, помещая их под маскировочный текст, т.е. текст отвлеченного содержания. Тем самым гарантировалась сохранность, сообщений от тайной перлюстрации (по современной терминологии — неявной компрометации), поскольку проявление симпатических чернил сразу указало бы на то, что письмо побывало в чужих руках.

Русской разведке того времени принадлежит идея использования контролируемых каналов шифрованной связи не только для «пассивного» дешифрования передаваемых по этим каналам сообщений, но и активного их использования в целях получения определенной информации, в первую очередь интересующей разведку и руководителей государства. Это замечательный факт в истории именно отечественной криптографии, который на протяжении всех последующих периодов времени не терял своей актуальности и является актуальным в настоящее время. Схема этой идеи следующая:

Здесь С контролирует канал связи между А и В, которые об этом не знают и не догадываются. С теми или иными способами, но достаточно аккуратно, побуждает А послать В интересующую С информацию. Способы эти могут быть самыми разными и определяются полностью искусством С влиять нужным образом на А, чтобы тот послал В требуемую информацию. При кажущейся простоте этой схемы (или идеи) в практике разведок она встречается крайне редко и каждый раз при этом она выдается чуть ли не за новое гениальное открытие участвующих в этом специалистов. Представляется, что такая ситуация объясняется тем, что разведки всех стран, по–видимому, не очень заботятся о знании истории мировой и, в частности, русской криптографии, о накоплении и использовании исторического опыта.

Итак, 26 марта 1800 г. из Петербурга русскому послу в Берлине сообщалось: «В нашем распоряжении есть шифры, с помощью которых переписывается король [Пруссии] со своим поверенным в делах в России. В случае, если у Вас возникнут подозрения в вероломстве министра иностранных дел Пруссии графа Кристиана фон Хаунвитца, то Ваша задача будет состоять в том, чтобы под каким–то предлогом заставить его написать сюда письмо по интересующему нас вопросу. И сразу же, как только будет дешифровано его письмо или письмо его короля, я проинформирую Вас о содержании»[116].

Приведем лишь один пример, когда идея активного использования контролируемого канала связи выдвигается в криптографической практике как бы впервые. Речь идет о ситуации, сложившейся в апреле—июне 1941 г. на Тихом океане в период подготовки нападения немцев на англичан. В это время американской стороной был частично дешифрован военно–морской код Японии, в результате чего американцы могли читать подавляющее большинство обычных сообщений. Из дешифрованной с помощью этого кода переписки следовало, что японцы готовят удар по американцам, но о месте удара было только известно, что его кодовое обозначение «AF». По ряду соображений была высказана гипотеза, что «AF» — это остров Мидуэй и цель японцев — начать крупные военные операции с высадки десанта и захвата этого острова. От правильности этого предположения «зависели как само существование американского флота, так и будущий ход всей войны на Тихом океане»[117]. В этой обстановке возникла идея передать по радио открытое сообщение из гарнизона Мидуэя, которое наверняка было бы перехвачено японцами и сообщено по радио (в шифрованном виде) командованию. Их зашифрованное донесение будет перехвачено и дешифровано американцами, и, если предположение верно, географический указатель, который используют в этом случае японцы, будет соответствовать Мидуэю с соответствующим кодовым обозначением «AF». Так и случилось на самом деле. Криптографы, подсказавшие эту идею, были награждены высокими орденами. 

Политический сыск

Известно, что стремление сохранить в тайне содержание своей деятельности заставляло применять шифры членов всех тайных организаций во все времена и во всех странах. Эти же традиции существовали и в России. В XVII — XVIII вв. в среде раскольников, офеней, разбойников был широко распространен тарабарский язык — своеобразный шифр для устного общения. В нем слова говорились «навыворот». Например, вопрос: «Давно с Дону?» звучал как «Онвад с Унод?» По современной классификации этот язык соответствует частному случаю применения шифра перестановки. В средние века применялись шифры в писаниях «еретиков» и т.д. Еще в начале XVIII в., по преданиям не без участия Петра I, проникли в Россию некоторые системы масонских организаций, к тому времени нашедших уже широкое распространение в Европе.

Особую организационную и деятельную активность «вольные каменщики» начали проявлять в последней трети XVIII в. Вначале относившаяся к ним лояльно, Екатерина II постепенно изменила свои взгляды, что и повлекло те гонения на масонов, которым они подвергались со стороны правительства уже с конца XVIII в. «Благодушно–презрительная точка зрения императрицы на «свободных каменщиков» помогла беспрепятственному внедрению и развитию масонства в России в течение первых двадцати пяти лет ее царствования, до тех пор, пока она под «чудачествами» и «странными одеяниями» не стала прозревать вольномыслия, опасного для самодержавной своей власти: в действиях масонов она увидела резкое проявление новой, только что нарождавшейся общественной силы, и среди масонов — почти всех лиц, которые известны были несочувствием ее правительственной системе и ее личному материалистическому «умоначертанию», а во главе их— своего сына и наследника, великого князя Павла Петровича»[118].

На отношение императрицы к масонству оказала влияние Французская революция. Взятие Бастилии и последующие события развеяли все «демократические» иллюзии русской императрицы. Она уже сравнивает членов Учредительного собрания с Пугачевым и решает вопрос довольно просто: «До сих пор считали заслуживающим виселицы того, кто будет замышлять разрушение страны, а тут занимается этим целая нация или, лучше сказать, тысяча двести депутатов этой нации. Если бы повесили из них несколько человек, то я думаю, что остальные бы образумились»[119]. Такое отношение к французскому движению делало императрицу особенно внимательной к аналогичным движениям внутри ее монархии. К тому же к 80–м гг. XVIII в. в Германии началось усиленное преследование тайных обществ, имевших отношение к масонству. В борьбе с представителями тайных обществ немецкие правительства не применяли никаких выработанных юридических норм, преследуя их законными и незаконными способами. Екатерина внимательнейшим образом изучила деятельность российских масонов. Одним из главных источников информации служила их переписка.