Призванная быть любимой - Терин Рем

К моему удивлению, храм был абсолютно целым и очень похожим на памятный Храм облаков. Те же белые анфилады и арки, беседки сверкали чистотой и ухоженностью. Даже сад был идеально ухоженным. Спросить у женщин, почему храм разрушен, сейчас я не решилась.

Вот мы зашли в знакомую беседку, так же оплетённую цветущим лирионом, но белый камень в ней был разбит пополам, а на нём по кругу лежали небольшие пучки блестящих пушистых пёрышек, перетянутые длинными чёрными шнурками, и разноцветные прозрачные бусинки. Как и потешались неделю назад ирлингицы, ошибиться я не могла. Его перья сверкали белизной среди чёрных собратьев. Даже не задумываясь, я взяла белый пучок, голубую и сиреневую бусины. Белоснежные перья Ададжи сами напрашивались сделать из них лирион. Ловкими движениями я быстро и очень натурально ваяла дивный цветок, пока пушистый лирион не был готов. Женщины тоже закончили свои творения, но я с гордостью отметила: мой не в пример лучше! Глядя на него, ирлингицы просто ахнули!

Дальше мы вышли из беседки и направились к арке, возле которой с завязанными глазами стояли мужчины деревни. Все красивые, обнажённые по пояс, с распущенными длинными волосами и большими блестящими крыльями за спиной. Мои же глаза были прикованы лишь к нему: мой светлый архангел, как он прекрасен.

Женщины надели избранникам подвески, я тоже подошла к Ададжи, но из-за разницы в росте пришлось немного наклонить мужчину, притянув за волосы. Он улыбался. Потом женщины по старшинству становились на белый круглый пьедестал и пели песни о любви. Пели здорово. Ну что же, моя очередь. Я зашла на пьедестал и запела. То ли это был сюрприз от Лирры, то ли просто моя особенность после переноса, но слова песни были переведены на местный язык и идеально, совпадая по смыслу, построены в рифму, а я впервые за всё время не только поняла смысл красивой песни, но и спела её лучше Фабиан. Мой голос лился из самой души, мне казалось, что вокруг играет оркестр, а каждое слово о любви к мужчине, ещё неизвестному, но горячо любимому, вырезаны прямо на сердце.

А потом я почувствовала… новую брачную связь?!

Если быть до конца честной с собой, что-то похожее я сегодня подозревала и сейчас была даже рада. Теперь он мой! Вместе с остальными женщинами я подошла к избраннику и сняла с его глаз повязку. В глазах Ададжи был вопрос: он знал, что я не могла не почувствовать. С отчаянием мужчина искал в моих глазах… что?

Я не злилась, не сомневалась в любви к моему белому вихрю – и в тот момент, и никогда позже.

Потом был праздник.

Главная площадь деревни, украшенная лентами и цветными перьями. Тускло мерцающие цветные фонарики, накрытые столы, счастливое лицо Деланы, смех, песни и танцы. Но все мои ощущения сконцентрировались на любимых руках, обнимающих за талию.

Наконец-то мы одни! Зарываюсь руками в его волосы, буквально сминаю сладкие, податливые губы, сама толкаю его на кровать.

– Моя госпожа, вы прекрасны, – боги, как он узнал?! Неужели он чувствует мои желания или сам хочет поиграть?

– Ты много говоришь, – я оседлала мужа, достала шарф, которым были завязаны глаза ирлинга под аркой, и привязала его руки к изголовью.

– Теперь ты от меня не сбежишь, – прошептала я ему на ухо, прикусывая мочку и опускаясь ниже.

От моих грубых поцелуев губы Ададжи припухли, а я решила поменять тактику: теперь мои касания были лёгкими и едва уловимыми. Муж ёрзал и стонал от нетерпения, а поцелуи опускались всё ниже: кадык, пульсирующая жилка на шее, соски, каждый кубик пресса – то лёгким касанием, то грубым, кусающим – выступающие косточки таза. Муж изгибается и стонет, а я уже облизываю, сосу тёмно-розовую головку его длинного, ровного члена. Муж извивается и хрипит. Поднимаю глаза и вижу любимые голубые озера, полные страсти и нежности. Нет. Не так. Распускаю путы. Ададжи удивлённо смотрит в глаза.

– Когда-нибудь позже я тебя свяжу и оседлаю мой вихрь, а сейчас хочу быть с тобой равной.

Ирлинг срывается, целует, мнёт и наконец входит в меня медленно и осторожно, буквально вдавливаясь, но я давно перешла границу нежности, сама насаживаюсь на него, выгибаюсь; несколько рваных резких толчков – и мир рассыпается мириадами искр.

Этой ночью мы не спали. Боги этого мира и нашего, как же мне было с ним хорошо. Дело даже не в удовольствии, которое накрывало нас с головой несчитанное количество раз, просто душа моя с ним грелась. И этого мужчину я считала грубым?! Голубые озёра его глаз ловили малейший оттенок моих желаний, он брал меня и отдавал себя целиком, как никто и никогда, и теперь мне уже было с чем сравнивать. Он весь мой.

Мое безоблачное счастье длилось ещё семь дней, и я уже почти поверила, что могу быть просто любимой женщиной здесь и сейчас, с ним. А потом пришла она – боль.

Болело всё моё существо, а тоска по мужьям лишала воли к жизни. Перед глазами вставали плачущие глаза Алексета, мои любимые наги – такие разные и такие единые Шайш, Соаш, Дейшир; нежный, но надёжный и сильный Рей, серые умные глаза Ворса… и только всепоглощающая любовь, исходящая от Ададжи, спасала меня от того, чтобы перейти грань и прервать свои мучения. Последнее что я помню, – белые крылья и сильные руки Ададжи, а потом спасительная темнота.