Тиберий: третий Цезарь, второй Август… - Игорь Князький

В том же 14 г. скончалась и Юлия, дочь Августа, вдова славного Марка Випсания Агриппы, к браку с которой Август затем принудил Тиберия, что и привело к роковым последствиям. Эта семейная драма растянулась на десятилетия и завершилась подлинно трагически.

Юлия проживала в городе Регий (совр. Реджо ди Калабрия) на самом юге Италии у пролива, отделяющего Апеннинский полуостров от Сицилии, куда она была переведена после пребывания в ссылке на острове Пандатерия близ берегов Кампании. Смерть ее выглядела естественной, но Тацит уверенно приписывает уход Юлии из жизни воле Тиберия: «Теперь, достигнув власти, он извел ее — ссыльную, обесславленную и после убийства Агриппы Постума потерявшую последние надежды — лишениями и голодом, рассчитывая, что ее умерщвление останется незамеченным вследствие продолжительности ссылки».{227}

Прямых доказательств причастности Тиберия к смерти Юлии Старшей нет. Но памятуя о его ненависти к ней и зная о судьбе Гракха, а унижен-то Тиберий был обоими любовниками, усомниться в том, что он мог приказать умертвить ее довольно сложно. Что до столь мучительного способа — то ведь в дальнейшем Тиберий будет подобным образом избавляться от нежелательных персон как раз из числа родственников.

Гибель Агриппы Постума можно если не оправдать, то хотя бы объяснить государственной необходимостью, да и был известен Тиберию подобный поступок Августа в отношении Цезариона. А вот расправа над Гракхом и, скорее всего, над Юлией Старшей показали, что не зря нового принцепса подозревали в скрытой жестокости. Увы, злоба и мстительность оказались совсем не чужды Тиберию. Характер его, сложный и противоречивый, наложит отпечаток на всё его правление. И здесь необходимо привести характеристику Тиберия, справедливее сказать — его глубокий психологический портрет, данный преемнику Августа великим историком Дионом Кассием Кокейаном. Вот что писал он о Тиберии, завершив повествование о правлении Августа:

«Таково было правление Августа. Что же касается Тиберия, то он происходил из патрицианского рода и получил хорошее воспитание, но характер у него был на редкость странный. Тиберий никогда не открывал своих желаний, наоборот, то, что он вызывал за желаемое, на самом деле ему не нравилось; его слова противоречили подлинным намерениям, и он отталкивал все, что любил, и требовал то, что ненавидел. Он бранил то, что ни в коей мере не вызывало его гнева, и казался снисходительным к поступкам, которые его сердили. Сурово карая людей, он был преисполнен жалости, а прощая кого-нибудь, выказывал гнев. Злейшего врага он принимал подчас как самого близкого человека, а к другу относился, словно к чужому. Короче говоря, он считал, что правителю не следует обнаруживать свои мысли: по его словам, это не раз служило причиной серьезных ошибок, тогда как противоположный образ действий был залогом блестящих успехов. Но если бы странности Тиберия ограничивались только этим, люди, которым приходилось встречаться с ним, легко нашли бы верный путь: достаточно было бы придать его словам противоположный смысл. Когда он говорил, что ему не сродно то или другое, это означало бы, что как раз этого Тиберий и хочет, а если он чего-то домогался, надо было бы понимать, что это ни в какой мере не желательно. Но в том-то и дело, что Тиберий сердился, если его собеседник не скрывал, что разгадал его: император предал смертной казни многих людей, которым можно было поставить в вину их проницательность. Рискованно было не понять его намерения (многие попадали в немилость, похвалив то, что он говорил, а не то, что Тиберий имел в виду), но еще рискованнее было понять их. Тиберий опасался, что люди, раскрывшие секрет его поведения, не склонны его одобрить. Поэтому можно сказать, что лишь тем удавалось спастись, — но таких людей было очень немного, — кто, поняв его характер, умел не выдать этого: тем самым они, не веря его словам, не позволяли обмануть себя, однако и не вызывали его ненависти, ибо и виду не подавали, что разгадали его намерения. Тиберий ставил окружающих в безвыходное положение: они не знали, что делать — противиться его требованиям или одобрить их. Так как в действительности он ждал одного, а притворялся, будто хочет другого, поневоле в числе его приближенных оказывались и люди, противившиеся его предложениям и противившиеся его намерениям, — поэтому к одним он испытывал враждебные чувства из-за своих действительных убеждений, а к другим — из-за своих притворных речей».{228}

Невольно вспоминается пушкинское: «Что ни говори, мудрено быть самодержавным».{229}

Тиберий принял власть, будучи человеком, давно сформировавшимся, даже пожилым — середина шестого десятка, возраст почтенный. Потому неверно было бы думать, что эти свои странные качества он приобрел, став императором. Он всегда был человеком замкнутым, не склонным к откровенности. Кроме того, он не очень-то привык к публичности, быть в центре внимания окружающих. А новое его положение неизбежно превращало его в человека, к которому обращены самые что ни на есть заинтересованные взгляды. Уловить настроение правителя, правильно оценить его пристрастие, предугадать его мнение по любому вопросу, ибо нет незначительных дел у того, кто правит империей, — это были неизбежные настроения окружения Тиберия с того времени, как стал он принцепсом. И было ему это непривычно и крайне неприятно. В армии отношения проще. Полководцу должно повиноваться, с дисциплиной в римской армии все было в порядке с древнейших времён, потому там проблем в общении с людьми у Тиберия не возникало. От него ждали точных указаний, ясных приказов, и таковые он умело отдавал. Порой даже советовался с соратниками о лучшем способе ведения боевых действий, что для полководца также было необходимо. Во власти же государственной все намного сложнее: на первый взгляд, все покорны, даже раболепствуют, а что у них на уме на самом деле? Выступления на судебном заседании сената Азиния Галла, Луция Арунция, Квинта Гатория, Мамерка Скавра показали, что отношение к нему сенаторов далеко не однозначно. Появление заговора, пусть и оставшегося без последствий, во главе со столь знатной персоной, как Луций Скрибоний Либон не могло не заставить Тиберия быть отныне всегда настороже. И с этой точки зрения лучше правителю быть человеком, подданными не разгаданным. Природная закрытость дополнилась политической необходимостью. Быть загадкой для подданных, дабы самому легче было их разгадать, — так можно было бы сформулировать девиз принцепса Тиберия. Во что это вылилось — с исчерпывающей полнотой и описал Дион Кассий.

Каковы же первые дела принцепса Тиберия? Прежде всего была учреждена жреческая коллегия Августалов для отправления и поддержания культа божественного после смерти Августа. В нее вошел двадцать один человек, не считая самого Тиберия, его сына Друза, усыновленного Германика и племянника Клавдия. Некогда подобная коллегия титиев для поддержания священодействий сабинян была создана в Риме соправителем Ромула Титом Татием.{230}

Память Августа Тиберий дополнительно почтил, поддержав инициативу народных трибунов, предложивших устраивать за свой счет театральные зрелища, названные в честь почившего императора августалиями. Их должно было внести в фасты — государственный календарь. Таким образом, они были узаконены раз и навсегда. Пощадив средства народных трибунов, Тиберий великодушно отпустил на августалии средства из императорской казны.

К сенату, заглаживая неловкости своего вступления во власть, Тиберий изначально отнесся с должным почтением, что было воспринято наилучшим образом. Как писал об этом Светоний, «он даже установил некоторое подобие свободы, сохранив за сенатом и должностными лицами их прежнее величие и власть. Не было такого дела, малого или большого, государственного или частного, о котором бы он не доложил сенату: о налогах и монополиях, о постройке и починке зданий, даже о наборе и роспуске воинов или о размещении легионов и вспомогательных войск, даже о том, кому продлить военачальство или поручить срочный поход, даже о том, как отвечать царям на их послания».{231}

Права сената были даже расширены. К нему отошло право избирать должностных лиц, ранее принадлежавшее комициям — народным избраниям римских граждан, происходившим на Марсовом поле. Конечно, комиции давно уже ничего не решали. Какое значение мог иметь этот реликт республиканской поры в монархическом, по сути, государстве Августа? Правда, как писал Тацит, «хотя все наиболее важное вершилось по усмотрению принцепса, кое-что делалось и по настоянию триб».{232} То самое «кое-что», оставленное Августом римским гражданам для иллюзорного ощущения сохранения римской свободы и традиций. Тиберий счел такую декорацию народовластия излишней и просто упразднил ее. Легкий ропот народа по поводу утраты исконного права достаточно быстро прекратился. Сенаторы же были довольны. Как-никак, пока существовали народные собрания, выбирающие должностных лиц, пусть и в рамках, дозволенных принцепсом, приходилось с ними как-то считаться. Для желанного исхода выборов нужно было и щедрые раздачи представителям народа делать, иногда и униженно домогаться избрания. Теперь даже тень народоправства ушла. Последний реликт республики ушел в небытие, а значение сената даже как бы возросло. Еще раз обратимся к пушкинским замечаниям на «Анналы» Тацита: