Серебряные коньки - Мэри Мейпс Додж

– Нет, мейнхеер, я только разыскиваю доктора Букмана.

– Так ступайте и поищите его еще. В Лейдене его нет.

Но отделаться от Питера было не так легко. Выслушав еще несколько грубостей, он все-таки добился позволения оставить записку на имя знаменитого врача, или, точнее, купил у «любезного» хозяина позволение написать ее здесь, а также обещание передать ее доктору Букману, как только он приедет. Затем Питер и Якоб вернулись в «Красный лев».

Гостиница помещалась в некогда превосходном доме, где жил один богатый горожанин; но, когда дом обветшал и стал разрушаться, он начал переходить из рук в руки, и наконец его купил мейнхеер Клееф. Глядя на грязные стены в трещинах, мейнхеер Клееф любил повторять: «Подправить бы его да покрасить, и во всем Лейдене не найдется такого красивого дома». В доме было шесть этажей. Первые три были равны по площади, но различной высоты. Остальные представляли собой трехэтажный чердак, расположенный под огромной высокой крышей. Они были один меньше другого и суживались кверху, как двусторонняя лестница-стремянка, так что у верхнего этажа потолок был двускатный. Кровля у дома была сложена из коротких блестящих черепиц, а окна с маленькими стеклами как попало разбросаны по фасаду, без всяких претензий на симметрию.

Но общая комната в нижнем этаже была гордостью и отрадой хозяина. О ней он никогда не говорил: «Подправить бы ее да покрасить», – так как здесь царили истинно голландская чистота и порядок. Давайте заглянем туда.

Представьте себе просторную комнату с голыми стенами. Пол в ней выложен плитками, и на первый взгляд кажется, будто они вырезаны из глазурованных глиняных мисок для паштета: желтые плитки чередуются с красными, так что пол напоминает огромную шахматную доску. Представьте себе несколько деревянных стульев с высокими спинками, расставленных вдоль стен, потом – громадный глубокий камин. В камине ярко горит огонь, отражаясь в таганах из шлифованной стали. Пол у камина кафельный, стены кафельные, верхняя часть над жерлом тоже кафельная, и на ней начертано голландское изречение; а над всем этим, выше человеческого роста, – узкая каминная полка, заставленная сверкающими медными подсвечниками, огнивами для зажигания трубок и коробками с трутом. Далее вы увидите в одном углу комнаты три сосновых стола, а в другом – стенной шкаф и буфет. Буфет набит кружками, блюдами, трубками, оловянными кувшинами с крышками, глиняными и стеклянными бутылками, а рядом с ним на высоких ножках стоит бочонок, обитый медными обручами. Все здесь немного потускнело от дыма, но так чисто, как только могут быть чистыми вещи, вымытые мылом и протертые песком.

Теперь представьте себе двух заспанных мужчин в потрепанном платье и деревянных башмаках. Они сидят у пылающего камина, обхватив руками колени и покуривая коротенькие толстые трубочки, а мейнхеер Клееф, в кожаных штанах до колен, войлочных туфлях и короткой, но очень широкой зеленой куртке, ходит туда-сюда, бесшумно и тяжело ступая. Затем бросьте в угол целую кучу коньков и посадите на деревянные стулья шестерых усталых, хорошо одетых мальчиков, и вы увидите общую комнату в «Красном льве» такой, какой она была вечером 6 декабря 184… года.

На ужин снова подали имбирную коврижку, а кроме нее, голландскую колбасу, нарезанную ломтиками, ржаной хлеб с анисом, пикули, бутылку утрехтской воды и кофе весьма загадочного происхождения.

Мальчики так проголодались, что ели все без разбора да еще похваливали – только подавай. Бен, правда, морщился, а Якоб – тот заявил, что в жизни не ел такого вкусного ужина.

Немного посмеявшись и поболтав, ребята пересчитали свои деньги, чтобы решить спор, возникший по поводу расходов. Потом капитан повел отряд в спальню, а впереди, как вожак следопытов, шел какой-то засаленный мальчишка с коньками и подсвечником в руках вместо топора.

Один из подозрительных мужчин, сидевших у камина, подошел, волоча ноги, к буфету и потребовал себе кружку пива как раз в ту минуту, когда Людвиг, замыкавший шествие, выходил из комнаты.

– Не нравятся мне глаза этого малого, – шепнул он Карлу. – Он смахивает на пирата или что-то в этом роде.

– А может, на твою бабушку? – презрительно бросил Карл, совсем сонный.

Людвиг рассмеялся, но ему было не по себе.

– Бабушка не бабушка, – прошептал он, – а все-таки вид у него совсем как у одного из пленников на картине «Вутсполен».

– Вздор! – язвительно усмехнулся Карл. – Так я и знал! Эта картина выбила тебя из колеи. Вглядись получше – может, парнишка со свечкой смахивает на другого злодея?

– Вовсе нет, у него честная физиономия. Но знаешь, Карл, это и впрямь страшная картина.

– Хм! Что ж ты так долго глазел на нее?

– Не мог оторваться.

Тут мальчики подошли к «прекрасной комнате с тремя кроватями». У дверей их встретила коренастая девушка с длинными сережками в ушах. Она сделала мальчикам реверанс и ушла. В руках она несла что-то вроде сковороды с длинной ручкой и крышкой.

– Вот это приятно видеть! – сказал ван Моунен Бену.

– Что именно?

– Грелку! В ней насыпана горячая зола; девчонка согревала ею наши постели.

– Ага! Значит, это грелка. Так! Ну что ж, я ей очень благодарен, – отозвался Бен и больше не вымолвил ни слова – так одолевал его сон.

Между тем Людвиг все еще говорил о картине, которая произвела на него такое сильное впечатление. Он видел ее во время прогулки в витрине одного магазина. На этой картине, плохо написанной, были изображены двое мужчин, связанных друг с другом спина к спине и стоявших на борту корабля в толпе моряков, которые готовились бросить связанных в море. Этот способ казни пленников назывался «вутсполен», то есть омовение ног. Так голландцы казнили пиратов в Дюнкерке в 1605 году, а испанцы – голландцев во время страшной резни, последовавшей за осадой Хаарлема. Как ни плохо была написана картина, но выражение лица у пиратов было передано хорошо. Мрачные, доведенные до отчаяния пленники все же казались такими жестокими и злобными, что Людвиг при виде их в столь беспомощном положении был втайне доволен. Может быть, он и позабыл бы про эту картину, если б не подозрительный человек, сидевший у камина. И теперь, по-ребячески дурачась, Людвиг с ужимками бросился в постель, уповая на то, что «вутсполен» ему не приснится.

Комната была холодная, неуютная и напоминала опустевшую больничную палату; в блестящей кафельной печке только что развели огонь, но он, казалось, сам дрожал от холода, стараясь разогреться. Окна с затейливым частым переплетом не были завешены, и стекла их поблескивали при лунном свете, а холодный навощенный пол казался глыбой желтого льда.