Женщина с пятью паспортами. Повесть об удивительной судьбе - Татьяна Илларионовна Меттерних

уже собиралась ехать с ним в Берлин, папа должен был приехать позже. Так как нам грозило карточное распределение продуктов и воздушные налеты, мы пытались убедить её переселиться в Италию, где Ирина могла бы подготовить всё для её пребывания там. Мы бы отсюда могли помогать семье.

Мама писала, что многие поляки бежали в Литву, чтобы избежать двойного нападения: с одной стороны немцев, с другой – русских. Граф Тышкевич, наш бывший сосед в Литве и друг семьи, которого родители в последние годы больше не видели, так как отношения между Польшей и Литвой были очень напряженными, добрался недавно с семьёй до Ковно. Они на лошадях бежали по горящим деревням, покинув свои галицийские имения. Граф управлял повозкой, имея в одной руке револьвер, в другой поводья, и так добрался до границы.

Радзивиллы и многие другие были доставлены в Россию. Происходило всё так, словно стрелки часов опять повернули назад, в 1918 год! Несвиж, их имение, знаменитое своей великолепной библиотекой, было разграблено. И хотя в такие времена материальные ценности имеют второстепенное значение, тем не менее было больно слышать об этом бессмысленном разрушении.

Граф Шуленбург, который всегда опекал меня и Мисси и позднее стал другом всей семьи, рассказал нам о ходе операции по освобождению Радзивиллов.

Он был тогда послом в Москве и однажды получил лаконичную телеграмму: «Интересуюсь судьбой князя Радзивилла. Рейхсмаршал Геринг».

Он спрятал бумагу в свой личный сейф и объявил министру иностранных дел Молотову, что правительство рейха требует немедленной выдачи всех членов семьи Радзивиллов. Молотов ответил, что он даже не знает, в каких лагерях они находятся, на что Шуленбург ответил: «Нет, пока они ещё не находятся там под номерами, вы сегодня это должны ещё знать».

Стремясь строго придерживаться всех договоров с Германией, чтобы не дать никакого повода к войне, советской стороной было удовлетворено и это требование; все Радзивиллы, включая и их родственников, вошедших в семью по браку, были собраны вместе и отправлены на другую сторону границы (принц Эдмунд Радзивилл находился уже на пути в Катынь, где тысячи польских офицеров ждал выстрел в затылок убийц из ГПУ). Королева Италии, которая также просила об их выдаче, позднее взяла семью под свою защиту.

После свершившегося освобождения посол получил гневный запрос из Берлина: по какому праву он заступился за польских подданных?

Шуленбург сослался на телеграмму Геринга и сухо добавил, что «в этой стране нельзя тянуть с такими вещами и что ему было также неясно, о каком Радзивилле шла речь…».

Нам он сказал: «Конечно, я знал точно, что речь шла о князе Януше, у которого Геринг был на охоте, но я трактовал эту телеграмму так широко, как это только было возможно…».

Советские солдаты заняли казармы Вильно. Они забрали кровати из больницы, скидывая больных прямо на пол. Затем они потребовали от литовцев машину скорой помощи. Испуганные литовцы не хотели иметь неприятностей с соседями и тотчас же предоставили им машину с шофёром и сестрой милосердия. Когда сестра и шофёр не возвратились, обеспокоенным литовцам было сообщено, что Советам они оба срочно нужны. На возражения литовской стороны, что водитель женат и дома у него жена и дети, пришёл ответ: он может найти в России новую жену и иметь с ней других детей.

Советские войска всё ещё контролировались комиссарами и чрезвычайно подозрительно относились к немцам.

Что касалось нас, то война разразилась в самое неподходящее время. Мы были разлучены с нашими родителями и Георгием, которые жили в Литве. Наша старшая сестра Ирина жила в Италии, все наши родственники и друзья детства были рассеяны по Франции, Англии и Соединенным Штатам Америки. Уже спустя несколько месяцев после смерти Александра мы спрашивали себя, не избежал ли он таким образом худшей участи. Годом раньше, когда над Европой распространилась волна военного психоза, мысль о том, что он прикован к санаторию в Лозанне, сводила его с ума.

Ольга не хотела отпускать нас, но ощущение того, что, оставаясь во Фридланде, живешь на периферии событий, было для нас невыносимым. Кроме того, жизнь заставляла нас зарабатывать, так как с закрытием границы мы оставались совсем без финансовой поддержки. Найти место службы было бы легче в Берлине, хотя мы не были уверены, что сможем получить в новых условиях право на работу. Нам было ясно также, что мы должны избегать всего, что нас – в Германии или за границей – могло бы компрометировать.

Ольга настояла на том, чтобы в Берлине мы жили в её квартире, где могли бы начать жизнь в столице и оглядеться. Она объяснила это так, словно этим предложением делает приятное и себе; следовало предвидеть, что необжитые помещения могли быть опечатаны.

4

Прибыв в Берлин, мы уютно обосновались в одной из комнат большой квартиры Ольги на площади Оливар. Вскоре мы переехали в три крошечные комнаты в нижнем этаже здания на Штейнплац, которое имело преимущество солидной постройки. Несколько каменных арочных перегородок могли быть надежной защитой в случае бомбардировок. (Тем не менее к концу войны здание было полностью разрушено, но к тому времени мы уже выехали из него.)

Зима 1939/40 года была отчаянно холодной. Это была первая из четырёх страшных военных зим, когда казалось, что всё сговорилось, чтобы сделать жизнь людей ещё более жалкой, чем это могла сделать лишь одна война. Система распределения продуктов по карточкам работала хорошо, и всё, что полагалось каждому, выдавалось – если даже это было лишь одно яйцо. Качество пищи резко снизилось: некоторые продукты были заменены эрзацами – остроумным изобретением военного времени. Распространенная тогда шутка гласила: «Война кончится лишь тогда, когда союзники будут есть крысиное мясо, а мы его эрзац».

Немецкую кухню и в хорошие времена не часто можно было назвать особо изобретательной или необыкновенно вкусной, а ограничения, вызванные войной, довели до исчезновения и немногие хорошие национальные блюда, а продукты, предназначенные для всеобщего употребления, стали выглядеть всё подозрительнее и иметь странный вкус. Мясо было по преимуществу конским, впрочем, многие французы без раздумий питались кониной, и, может быть, действительно отталкивающий сладковатый вкус этого мяса был лишь делом привычки. Плохо было то, что никогда нельзя было знать, какое мясо подавалось: собачье, кошачье или крысиное. Чтобы замаскировать исходный продукт, его обрабатывали и подавали в форме твёрдых серых кусков, плавающих в клейкой жиже, которая иногда меняла цвет, но никогда – вкус. Особенно отвратительным блюдом в меню был так называемый жареный рыбный биток – не