Я дрался на истребителе. Принявшие первый удар. 1941-1942 - Артем Драбкин

А отношения между летным и техническим составом были самые лучшие. Они понимали, что их жизнь зависит от нас. Борька всем прислал фотографии, а мне нет. Он жил в Туле. Я ему звоню: «Ты что же, всем прислал, а мне нет?» — «Витя, у меня не было хорошей фотобумаги, а всем сделал на той, какая была. Но тебе, человеку, от которого зависела моя жизнь, я не мог сделать на плохой бумаге». Но на людях — все по форме: товарищ командир, товарищ лейтенант.

— Ваш полк участвовал в отражении налета на Курск?

— Да. Вот как это было. Командиром полка уже был Токарев, а командиром моей эскадрильи Китаев[42].

Утром по тревоге подняли нашу эскадрилью для отражения налета на аэродром — пришла группа из 18 пикирующих Ю-87. Двух сбили, остальных разогнали. Мой командир Иван Иванович Семенюк[43] сбил одного, и Китаев сбил одного. Они ушли на КП, а я принялся готовить самолет. Закрываю последний капот, останавливается «ЗИС-101», из него высовывается Токарев. Я обращаюсь к нему — доложить. С Токаревым у меня приятельские отношения, я к нему ходил на КП полка просто пообщаться. Токарев мне: «В машину!» Я сажусь. Спрашиваю: «А самолет?» — «Без тебя сделают. Садись». Мчимся к городу. Я спрашиваю: «Товарищ командир, что случилось?» Он мне говорит: «Синайский, ты должен выручить». — «Что такое?» — «Когда утром Китаев докладывал, что сбил, ему из штаба дивизии сообщили, земля подтвердит, мы запишем. Китаев им сказал, что в следующий раз пригоню и собью у штаба дивизии. Этих немцев, что Китаев сбил, привезли в штаб дивизии, а переводчика нет». А он знал, что я в мирное время учил немецкий язык. Приезжаем на КП дивизии, там командир дивизии генерал Галунов, офицеры штаба. Токарев им говорит: «Вот, он сможет». Приводят здорового немца, метра два. Блондин, красавец. Дают мне его летную книжку. Галунов[44] говорит: «Быстро: откуда летел, какое задание на день?» Я перевожу. Он начинает мне рассказывать. Говорит: «Я офицер немецкой армии, я родине не изменяю. Вот если вы мне гарантируете хорошее обращение, то после того, как мы, немцы, победим, я постараюсь за вас заступиться в Германии». Я перевожу Галунову. Он хватает табуретку — а, твою мать! Сволочь такая! Рядом дома, которые ты разрушил. Из-под развалин женщины вытаскивают детей — погибших. Как даст ему. Галунов говорит: «Спроси, будет говорить?» и вынимает пистолет. Сейчас его кончим. Я спрашиваю: «Вы зачем прыгали с парашютом?» — «Как зачем — жизнь спасал». — «Вы, что, думаете, с вами здесь будут играть? Спасайте и дальше». Галунов направил на него пистолет. Немец говорит: «Мы летели с тяжелыми бомбами, 500-ки бросали, они должны были разбомбить нашу взлетную полосу, чтобы мы не смогли взлететь. Летел из Харькова». — «Какое боевое задание на день?» Он посмотрел на часы. «Через 20 минут пойдет 500 самолетов на Курск, будет звездный налет. Через вас пойдут 200 бомбардировщиков. А остальные пойдут с севера и запада». Я перевожу. Галунов говорит: «Повтори!» Он повторяет: «Через 18 минут тут будет 200 бомбардировщиков». Галунов говорит: «Увести. Всех офицеров связи немедленно сюда. По всем частям — боевая тревога. Полная готовность всех частей — и дивизий, и корпуса. Немедленно сообщить в штаб фронта. Сообщить выше, сообщить в Москву. Курск под угрозой». Мы должны с Токаревым были уехать. В этот момент раздается сильный гул, и из-за горизонта выползает колонна. Красиво идут, как на параде, все серебристые. Смотрим — все ближе, ближе, конца не видно — 200 машин! А впереди летит черный бомбардировщик. Токарев говорит: «Смотри, ночника используют, значит, уже дневных не хватает». Они все ближе, ближе. Мы видим, что взлетают наши и 88-й полк. Видим, наши набирают высоту. В этот момент залп зениток сбивает флагмана. А следом наши пошли в атаку. Зенитки прекратили огонь. И как начали хлестать. Смотрим, один горит, второй горит, третий горит— валятся. И 41-й полк тут взлетел, смотрим, хлещут их почем зря. Строй рассыпался, и самолеты стали разворачиваться. Какой Курск — дай бог ноги унести! Наши их вдогонку еще лупят. «Мессеров» было штук 18 — покрутились, ничего сделать не могут, и тоже улепетывать. Хорошее зрелище. И тут на нас два «мессера», а за ними два Ла-5, но почему-то не стреляют. Галунов спрашивает: «Кто в воздухе? Что за цирк?» Ему отвечают: «Товарищ генерал, это Китаев». — «А что он за цирк устроил?» — «Гонит „мессеров“ к штабу дивизии». — «Ну, если, подлец, упустит, отдам под суд!»

Куда там упустит! Николай Трофимович был хозяином положения. Один «мессер» попробовал уйти — Китаев с ходу врезал, тот загорелся и упал. А этого гонят все ближе и ближе. И почти над штабом дивизии. «Мессер» прямо в отвесное пикирование вошел — и к линии фронта на бреющем. Китаев начал планировать и, догнав его, сбил. Это был удачный бой. А вот в боях на Курской дуге мы потеряли не так много людей, но очень много машин. За три дня боев в полку осталось не более десятка самолетов. Тогда погиб сын первого секретаря Азербайджана Володя Багиров[45]. Он над аэродромом таранил «мессера».

Здесь же погибли Горобец[46] и Токарев. Я расскажу, как это случилось, а уж тебе решать, верить этому или нет.

Про Горобца написано, что он полетел в разведку, встретил группу 20 пикировщиков Ю-87, атаковал, 9 сбил и погиб сам. Глупость полная. Дело было перед сражением под Прохоровкой. Наша 8-я гвардейская дивизия в составе моего 40-го ГИАП, 88-го ГИАП, в котором служил Горобец, и 41-й ГИАП прикрывал развертывание. Горобец 8-кой дежурил в районе Прохоровки. Когда они отдежурили и уходили, Горобец, летя последним, увидел, что, дождавшись их ухода, 9-ка Ю-87 заходит на бомбежку танков. Поскольку передатчика у него не было, то он развернулся один. Он атаковал головного в лоб. Сбил. Тот рискнул, сбил двух рядом. Сколько точно сбил Горобец, сколько они сами себя сбили — неизвестно, установить это нельзя, но погибли все 9. Он никого не пропустил к танкам, и когда возвращался, «мессера», вызванные бомбардировщиками, его убили. Про Токарева тоже написали: во главе восьмерки атаковал группу из 12 «мессеров», 4 сбил. И все. Здрасьте, я ваша тетя! Разве в этом его заслуга? Токарева погубил новый командир дивизии — такой засранец — заместитель Галунова по строевой Ларушкин. Все ходил, гонял нас, что плохо ходим строем. Когда Галунова сделали командиром корпуса, на дивизию поставили Ларушкина. Ларушкин посылал восьмерку прикрывать передний край, а приходили группы по 60 — 70 самолетов, а что могла сделать восьмерка?! Какие-то немцы прорывались. Ларушкин приехал вечером 7-го, устроил Токареву разнос. 8-го числа Токарев полетел сам, повел восьмерку. Вели бой, но все вернулись. Мой самолет тоже летал. Я его подготовил к следующему вылету и пошел на КП полка к Токареву. Я знал, что Токарев летал в первый вылет. Я ему говорю: «Как?» — «Плохо. Приходят по 60 — 70 штук, что мы восьмеркой можем сделать». Я был у Токарева в штабе полка, когда прилетел Ларушкин на УТ-1. Он небольшого роста, полный, в комбинезоне. Токарев вздохнул: «Сейчас будет». Мы отошли в сторону. Ларушкин подошел. Слышали, как он ругал Токарева. У Токарева была Золотая Звезда. Ларушкин сказал: «А это и снять можно». Протянул руку. Токарев отодвинул руку. Я помню, он сказал: «Не выдавали, не вы снимать будете». Ларушкин, разъяренный, улетел. В это время пришел приказ — лететь нашим. Должна была лететь восьмерка, на которой Токарев уже не должен был лететь. Я побежал сразу к себе на стоянку, потому что надо было выпускать самолет. Шесть вылетели сразу, потом еще вылетела пара. Через какое-то время вернулось семь самолетов. «Кто не вернулся?» — «Командир полка. Токарев». — «Как? Он не должен был лететь?» Он в последний момент отставил молодого из пары, решил полететь сам. Тот, кто с ним летел, рассказал, что они прошли линию фронта. Увидели, что вся шестерка связана боем с «мессерами», которых немцы выслали для расчистки неба, ниже их шла группа из 60 самолетов Ю-87. Токарев парой атаковал эту армаду, которую к тому же прикрывали двенадцать «мессеров». Он 4 самолета сбил и не пропустил бомбардировщиков. В этом бою он был ранен, посадил самолет в расположении танкистов, вылез из самолета и умер. Все это мы узнали на следующий день. Мы ночью уехали в Старый Оскол, и утром туда приехала машина. Полковник, танкист, начальник политотдела привез гроб с телом Токарева. И привез грамоту, где все было описано. Вот почему погиб Токарев[47].

Вскоре после Курской дуги меня отправили на курсы переводчиков при Военном институте языков Красной Армии. После этого я попал в Воздушно-десантную армию. Под Веной был тяжело контужен, лежал в Вене в госпитале. Была потеря слуха, речи. Как раз 9 мая 1945 года у меня восстановился слух. Мне поставили приемник, и я лежа слушал Москву и плакал от счастья. А потом работал в разведотделе как переводчик в оккупационных войсках.