Ябеда - Алиса Гордеева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тяжёлые шаги, яркий свет, а после — глухое «Тая» и грохот летящих с полок склянок и тюбиков.
— Выключи свет! — кричу, закрывая лицо руками. — Просто не смотри на меня, Гера! Ты сможешь! Ну же!
Я не верю в успех, но стоит темноте заполнить собой пространство, как наступает тишина. И только дыхание, болезненное, прерывистое, выдаёт напряжение между нами.
— Прости! — произношу на полтона ниже. — Я не хотела тревожить твою память.
— Память? — усмехается Савицкий, пока глаза заново привыкают к темноте — глухой, но такой спасительной для нас обоих.
— Вадим вчера сказал, что я пробуждаю в тебе неприятные воспоминания.
Темнота заполняется смехом — нервным, нездоровым, с отчётливым привкусом боли.
— Не надо так! Ты же понял, о чём я? — пищу затравленным зверьком и закрываю руками уши, да только без толку. Смех Савицкого впитывается с дыханием, безжалостно щекочет нервы и пугает — сильно, до лихорадочной дрожи, — а потом резко смолкает.
— Ты знаешь, что такое триггер, Тая? — Обманчиво мягкий голос Геры пропитан безумием.
Я снова пячусь. Обнажённой спиной упираюсь в холодный кафель и дрожу. Мне впервые страшно. Так страшно.
— Это спусковой механизм. — Чувствую, как Савицкий медленно приближается —бесшумно, как опасный хищник перед решающим прыжком. От него не спрятаться, не убежать — не стоит и пытаться!
Глаза, привыкшие к темноте, начинают различать силуэт парня. Его руки опущены, плечи расправлены. Темнота помогает Савицкому оставаться собой. Пока Гера меня не видит, его душу не сжирают черти. Тогда отчего мне так страшно?
— Это катализатор моего безумия, — продолжает Савицкий и гулко, прерывисто дышит, порциями выпуская из лёгких отработанный воздух. — Пьяный импульс, парализующий сознание…
Вжимаясь в холодную стену, закрываю глаза. Будь что будет! Я зашла слишком далеко, и всё, что мне остаётся — раствориться в чужом безумии, как в своём.
Сквозь бешеный поток мыслей и оглушающее биение сердца ощущаю, как Савицкий планомерно сокращает расстояние между нами, как его горячие пальцы застывают в паре сантиметров от моей шеи. Свернуть её Гере не составит труда. Тогда почему он медлит?
В нос бьёт терпкий аромат сандала и чего-то ещё, опасного, жуткого, безумного. Не важно. Сейчас ничего не важно. Я знаю, что Савицкий скажет дальше, и он не подводит:
— Ты мой триггер, Тая! — шёпотом пробирается под кожу. — Моя одержимость. Моё проклятие. Моя беда.
— Знаю, — выдыхаю в ответ. — И хочу помочь. Ты позволишь?
Темнота бывает разной: пугающей и безжалостной, жаркой и тесной. Наша темнота напоминает сладкую вату. Она воздушная, приторная, необыкновенная, правда, до тех пор, пока не коснёшься её языком. Стоит только ощутить на губах её вкус, как сладкое облако на глазах начинает таять, превращаясь в нечто склизкое и липкое.
Вот и мы с Герой уже несколько минут утопаем в мягкости нашего дыхания, увязая в перине спутанных мыслей и смазанных страхов. Тишина между нами сродни безумию, темнота — его главный козырь.
Я отчётливо понимаю, что пропадаю в дурмане мужского аромата и ощущении немыслимой силы рядом. Страх, который ещё недавно сковывал сознание ледяной коркой, прямо сейчас растворяется в нестерпимом желании стать ближе к Гере и не только слышать, как колотится его сердце, но и физически ощущать пульсацию артерии через терпкую, солоноватую от пота и крови кожу парня. Глупая! Я предложила помочь, но кто спасёт меня саму от смахивающей на буйное помешательство зависимости?
Жадно смакую всплывающие в памяти слова Савицкого и зачарованно жду его ответа.
О чём думает Гера, я не знаю. Но один только факт, что его больше не бросает в дрожь рядом со мной, понемногу согревает душу робкими лучами надежды. Темнота — наше спасение! Мы чувствуем это оба. И всё же Гере удаётся превратить наше хрупкое облако сладкой ваты в бесформенную и липкую жижу.
— Я даю тебе пять минут на то, чтобы ты раз и навсегда убралась из моей комнаты! — пронзает словами, как вязальными спицами, закручивая напряжённые нервы в тугой узел.
Я ошиблась: никакого перемирия, никакой помощи, никакой дружбы.
Гера делает шаг назад, и вмиг становится пусто. Следом ещё шаг и ещё… Обхватываю себя руками, ощущая, как льдинки колючего разочарования тают под кожей. Не понимаю, когда стала зависима от Савицкого, от его голоса, сумасшедшего взгляда и странного тепла, обволакивающего душу, стоит парню просто очутиться рядом со мной.
В считаные секунды Гера покидает ванную комнату. С неистовой силой гремит дверью и вылетает в коридор, а потом и вовсе исчезает, и если поначалу я думаю, что на те самые пять минут, то уже к вечеру осознаю: Савицкий вернётся не скоро.
* * *
— Тася, как прошёл твой день? — накручивая спагетти на вилку, обыденным тоном интересуется Ника.
Сомневаюсь, что ей действительно интересно, а потому запросто вру:
— Нормально!
Ужин в доме Мещерякова в самом разгаре. Впервые за несколько дней мне официально разрешили не прятаться. И если я полагала, что выйти к столу мне позволили в честь дня рождения, то на практике всё оказалось куда более прозаично.
— А у тебя как дела? — Дежурная улыбка касается моих губ, пока сама искренне недоумеваю, какого чёрта рядом с сестрой на месте Савицкого сидит Турчин.
В этом доме парень появляется только в одном случае, и сейчас внезапное исчезновение Геры бьёт по нервам куда сильнее недоброго взгляда зелёных глаз Арика.
— О! — тянет Ника и начинает воодушевлённо перечислять претензии её научного руководителя к дипломной работе. Я понимаю, что весь мир моей сестры в эти дни вертится вокруг учёбы, но всё же на сердце остаётся неприятный осадок: Ника так и не вспомнила о моём празднике.
Впрочем, назвать моё восемнадцатилетие праздником язык не поворачивается. Я могу пересчитать по пальцам тех, кто не пожалел времени и поздравил меня с моей первой взрослой датой, и, как ни странно, возглавил список Вадим. Его сухое «С днём рождения» после волны откровений ещё долго раскалённой лавой будет бурлить на сердце. Потом был отец.
