Ябеда - Алиса Гордеева

не верю, что Вадим скажет мне хотя бы слово. — От хорошей жизни люди так не меняются, правда?

Мещеряков поворачивается ко мне всего на мгновение. Внимательно изучает. Морщит нос при виде крови своего подопечного на моём теле, а потом снова упирается головой в стенку и молчит.

— Мама сказала, что у Геры было непростое детство, — так и не дождавшись ответа, начинаю подталкивать Вадима к разговору. — Турчин мне все уши прожужжал, что Савицкий — опасный псих. Мила его боится, Ника старается о нём не говорить, да и вы с мамой носитесь с ним, как с хрустальной вазой. Это ненормально! Даже если Гера здоров, как вы утверждаете, такое отношение окружающих рано или поздно сведёт с ума кого угодно.

— Георгий не псих, верно! Но разве я говорил, что он здоров?

— Парень не особо похож на немощного больного.

— У него посттравматическое расстройство, — спешит с ответом Вадим, опасаясь, видимо, что я снова ляпну в адрес Савицкого что-нибудь неприятное. — Отсюда вспышки агрессии, тяга заглушить боль прошлого ссадинами в реальном времени, панические атаки, кошмары по ночам. Знаешь, Тася, за эти годы мы прошли с десяток психологов и психиатров, но ни один так и не смог помочь. Гера живёт обычной жизнью, но только до тех пор, пока воспоминания не стучатся в его душу.

— Воспоминания о чём? — Я так волнуюсь, что незаметно для себя самой начинаю покусывать костяшку указательного пальца.

— Ты не отстанешь, верно? — Мещеряков сводит брови, пока я отчаянно мотаю головой: мне необходимо знать!

— Тася, ты никогда не задумывалась, почему парень живёт здесь? — Отчим начинает издалека.

— Гера — ваш внебрачный сын? — озвучиваю самую очевидную версию.

— Нет! — Пожалуй, я впервые слышу, как смеётся Мещеряков. — У меня нет детей. Своих нет. Но вы втроём сумели их заменить.

— Вдвоём, — на автомате поправляю отчима.

— Прости, Тася? — Вадим непонимающе смотрит на меня, словно последнюю фразу я произнесла на китайском.

— Вы имели в виду Нику и Геру, верно? Их двое.

— Нет, Тася! — вспыхивает отчим. — Я и тебя люблю, как родную.

— Но…— Теперь мне следовало бы засмеяться, не будь на душе так погано. — Я любовь представляла себе иначе.

— Моя холодность к тебе — лишь попытка уберечь.

— Уберечь? От кого? От Савицкого?

— Тебе смешно? Впрочем, я и сам вижу, что это бесполезно.

— Я не понимаю?

— Давай я попытаюсь объяснить, а ты, Тася, подумаешь над тем, чтобы съехать, как сдашь экзамены, ладно?

— Бартер, значит? Я не против. Жить здесь — не такое большое удовольствие, если честно.

Вадим всё понимает. Молча кивает. О чём-то думает. А потом приоткрывает завесу тайны Савицкого.

— Гера — мой племянник, — начинает он неспешно (впрочем, нам некуда торопиться). — Его мать — моя младшая сестра… Марина. Георгий родился, когда та сама была ещё совсем девчонкой. Дурёха умудрилась залететь от какого-то безымянного придурка, любовь с которым длилась не более получаса в туалете элитного клуба. Маринка хотела сделать аборт, да и родители не возражали. Они и сейчас воспринимают Геру в штыки, а тогда… Впрочем, не важно.

— Вы отговорили Марину от аборта?

— Я? — Мещеряков опять смеётся, словно я сморозила глупость. — Моё мнение для сестры никогда не имело значения. Она считала меня занудой, тупым жирдяем и всё в таком духе. Другое дело Сашка Савицкий — мой друг детства и тот человек, с которым я начинал строить свою нынешнюю империю. Он был идеальным во всём: красивый, как бог, весёлый, эрудированный, честный… Список его достоинств можно продолжать бесконечно. У Сани был только один недостаток: он лет с четырнадцати был влюблён в мою непутёвую сестру. Именно Савицкий тогда сумел отговорить Маринку от аборта. Понимал, что сделай она его, и детей у дуры может никогда не быть. А он так хотел, чтобы их было много!

— Я так понимаю, ваш друг усыновил Геру и женился на Марине?

— Да, всё верно. И первые года три они даже жили душа в душу, пока Марине снова не стало скучно. Ей надоело быть матерью, наскучило жить с одним и тем же мужчиной. Когда Гере исполнилось года два, она просто собрала вещи и вернулась домой.

— Вместе с сыном?

— Нет. Геру она оставила Сашке, а тот… Понимаешь, он за два года успел полюбить парня, как родного. Дал ему свою фамилию, да и вообще души не чаял в малыше. Гера рос в любви и достатке, но чем старше он становился, тем чаще начинал задавать вопросы.

— О маме? Как знакомо!

— Да, — скрипит Вадим и будто случайно касается моего плеча. — Забавно, но моё прошлое — это кладезь данных для работы психиатра… По крайней мере, только психическим отклонением я могу назвать свою любовь к твоей матери. Они были с Мариной как две капли воды — обе безбашенные, безответственные. Две эгоистки, до одури красивые, но зацикленные на себе. И, знаешь, я это понял, когда на пороге своего дома обнаружил Нику. Смешно, но до того момента я даже не подозревал, что у Лизы есть дети.

Слышать подобное о собственной матери, мягко говоря, больно. Наверно, поэтому непроизвольно шмыгаю носом, а Вадим замолкает.

— Прости, — произносит спустя вечность. — Ты сама искала правду.

— Всё нормально, — бурчу через силу. — Мне не привыкать. Что было дальше?

— А дальше мне пришла в голову, как тогда казалось, идеальная мысль. Я поставил перед собой цель возродить материнские чувства в обеих, для чего начал забирать к себе вас с Герой на всё лето и на Рождество. И, знаешь, твоя мать оказалась не безнадёжной. Когда тебе исполнилось пять, она даже пыталась забрать тебя к нам навсегда, как и Нику, но тут уже против выступил Сергей, твой отец.

— А Марина? Она приняла Геру?

— Нет. У моей сестры ген материнства оказался недоразвитым, сгнившим под корень.

— Что случилось потом? Почему отношение мамы ко мне так сильно изменилось? Всё дело в моём отце?

— Нет, Тася, нет. Твоя мама всегда тебя любила, да и сейчас любит не меньше.

— Тогда что?

— Гере в то Рождество было одиннадцать. Он, по традиции, приехал в конце декабря вместе с Сашей к нам в гости.