Интендант третьего ранга - Анатолий Дроздов

Умело пущенный слух о гибели мужа помог: Соню молчаливо признали вдовой. Крайнев понятия не имел, в самом ли деле военврач Гольдберг в плену, но и не врал. Заканчивался трагичный сорок первый год, число пленных красноармейцев и командиров исчислялось миллионами, а часть Гольдберга к началу войны стояла под Минском… Шансы выжить у него было никакие. Как вдова, Соня имела право на личную жизнь. В мирное время требовалось некоторое время носить траур, но теперь было не до условностей. Солдатки в деревнях, обосновано полагая, что мужей не дождутся, крутили любовь с бойцами Саломатина, в споре за мужиков нередко доходя до рукоприкладства. Саломатину постоянно приходилось выслушивать жалобы, ему это быстро надоело. Комбат ввел суровый казарменный режим и отпускал бойца в увольнение, когда за ним приходили. Если являлись две женщины, увольнение отменялось. Как и в случае жалобы. Донжуаны в роте перевелись, зато посыпались просьбы жениться. Поначалу Саломатин категорически запрещал, но когда число потенциальных женихов в батальоне превысило количество стойких холостяков, скрепя сердце, согласился. Формальных оснований для запрета не было: советская власть красноармейцам женитьбу разрешала.

Саломатина с Крайневым звали на каждую свадьбу. По обоюдному согласию они не ходили. Свадьбы гремели ежедневно: убранный урожай лежал в закромах, полевые работы кончились, в деревнях спешили отгулять до рождественского поста. Батюшки, исчезнувшие при советской власти, появились как из-под земли, и венчали молодых. Ситуация сама подсказывала, как отучить Соню от надуманных страхов. Где можно мягко влиться в общество, как не свадьбе? Крайнев стал принимать приглашения. По деревенскому обычаю на свадьбу следовало приходить вместе с женой, возлюбленные являлись порознь. Крайнев демонстративно приводил Соню, сидел с ней рядом, пил, закусывал, танцевал… На первой свадьбе на них смотрели во все глаза, забыв о молодых. На второй Соню ждали, и весь вечер поглядывали с интересом. После третьей стало ясно: Крайнев везде появляется с Соней, следовательно, она жена.

Поначалу Соня чувствовала себя неловко, дичилась. Но вскоре повеселела.

— Меня каждый день больные поздравляют! — сказала она Крайневу вечером. — Говорят: вы такая красивая пара!

— Да ну?! — подыграл Крайнев.

— Говорят: понимаем, почему выбрал тебя! Ты ученая, — продолжила Соня. — Наши дочки, говорят, красивые, но необразованные. И одеты хуже.

— Врут.

— Почему? — удивилась Соня.

— Как не одевай их дочек, выйдут пугала. Красавица ты одна!

— Подлизываешься! — вздохнула Соня, целуя его в висок. — Но слушать приятно! Может, нам свадьбу сыграть?

— Ты замужем, — возразил Крайнев.

— Какой муж! — обиделась Соня. — Сам знаешь… Я даже фамилию не меняла: была Гольдман, стала бы Гольдберг. Если явится — прогоню!

— Прогонишь — поженимся. Не раньше.

Соня обиженно отвернулась. Крайнев сделал вид, что встает с койки. Соня подскочила, и, как кошка лапками, прижала его к матрацу.

— Чуть что, сразу бежать! — сказала сердито. — Хоть ты привязывай!

— Можно попробовать, — согласился Крайнев…

Желание Сони держать его возле себя, ее беспричинная ревность поначалу забавляли Крайнева. Затем он стал уставать. Сонина любовь напоминала болезнь: она страдала, когда он отлучался, но продолжала беспокоиться, когда он был рядом. Что, если Крайнев уйдет насовсем, найдет себе другую, попадет под шальную пулю, окажется в подвале СД — она изобретала ежедневно тысячи опасностей и, рассказывая о них, плакала. Крайнев списывал это на нервы (Соне и вправду хватило лиха с головой!), поил любимую лекарствами, не жалел ласковых слова и горячих поцелуев. Помогало не надолго. Чуть воспрянув, Соня принималась за старое. Жить постоянно в такой атмосфере было тяжко, поэтому Крайнев прервал медовый месяц, вернулся в свое время и пробыл в нем неделю — отдыхал от страстей. Имелось и дело — бланки аусвайсов. По возвращению Крайнев позвал Давида. Он заставил Соню помириться с братом. Давид был рад необыкновенно: он любил сестру. Было еще одно обстоятельство. Грехопадение Сони ставило их вровень, его скоропалительный брак отныне не подлежал осуждению.

Крайнев поручил Давиду объехать деревни и сфотографировать спасенных евреев. Заодно переписать их имена и помочь выбрать новые фамилии: еврейская в аусвайсе гарантировала смерть. Давид выполнил поручение блестяще. С фамилиями затруднений не возникло: спасенные стали родственниками приютивших их семей. В районе заметно прибавилось Ивановых, Петровых, Сидоровых и Воробьевых. Появился даже один Шишигин. Эту фамилию Крайнев забраковал: немцы не настолько хорошо разбирались в происхождении славянских фамилий, чтоб определить в необычном звучании русские корни. Шишигин стал Шишовым. Крайнев планировал усадить за выписку аусвайсов Соню, но она была постоянно занята, к тому же с институтских времен приобрела отвратительный «врачебный» почерк. После нескольких проб выбрали Настю. Она хорошо знала немецкий, а буквы выписывала прямо готические. Настю устроили в комнате Сони, и первое время Крайнев буквально висел за ее плечом — контролировал. Соня стала ревновать, забегала каждые пять минут; поэтому Крайнев, убедившись, что у Насти получается, переместился к жене. Он помогал ей бинтовать, накладывать лубки на сломанные руки и ноги, держал больных, когда Соня вскрывала им нарывы или чирья. Соне его помощь нравилась: при виде Крайнева пациенты становились немногословными и терпеливыми.

— Из тебя вышел бы хороший врач, — сказала как-то она. — Жаль…

— Чего? — не понял Крайнев.

— С детства мечтала выйти за врача, — улыбнулась Соня и вздохнула: — Почему так получается? Врач оказывается плохим человеком, а хороший — не врачом?…

Соня была так довольна его участием, что даже похвалила Настю:

— Девочка умная, послушная, старательная. Не красавица, конечно, — поспешила добавить Соня. — Но душа у нее добрая…

Крайнев не стал рассказывать о недавнем происшествии. Разбирая вечером постель, он нащупал в подушке нечто постороннее. Сняв наволочку, обнаружил аккуратно вспоротый и зашитый уголок наперника. Внутри оказалась сухая лягушечья лапка, перевязанная суровой ниткой. Утром Крайнев положил лапку перед Настей. Щеки ее заалели.

— Не стыдно? — сказал Крайнев укоризненно.

— Мне сказали: привораживает любимого… — залепетала Настя. — Простите…

— Когда ты повзрослеешь? — вздохнул Крайнев.

— Папе не говорите! — взмолилась Настя. — Не то он — вожжами!..

— Следовало бы! — кровожадно сказал Крайнев, но после того, как Настя, расплакавшись, побожилась оставить их в покое, смилостивился. Заглянувшая Соня подозрительно уставилась на заплаканное лицо помощницы. Крайнев показал ей испорченный бланк, и Соня успокоилась.

Аусвайсы раздали евреям. Они приходили за ними сами, кланялись, благодарили. Женщины пытались целовать ему руки. Крайнева это тяготило чрезвычайно, но фотографии в документах требовалось сличить с оригиналом. Многие евреи шли благодарить Соню. Крайнев удивился, но потом проведал: евреи считают Соню второй Эсфирью, спасшей свой народ от истребления. Она, мол, уговорила немца Кернера предотвратить расстрел. Автором слуха был Мордехай. Старик пришел за аусвайсом первым, благо жил по соседству, проговорил с Соней полдня, а на прощание расцеловался. После чего Крайнев сделал вывод: дед и в самом деле противный. Как бы то ни было, спасенных удалось легализовать, Гюнтер лежал в земле, и Крайнев надеялся: второго специалиста по вынюхиванию евреев у Ланге нет.

Со времени боя у карьера шла третья неделя, Крайневу пора было появиться в Городе. К этому он готовился (следовало продумать все до мелочей), советовался с Саломатиным и Семеном. Сообща и определили формат: он едет во главе десятка вооруженных бойцов, все верхом, следом лошади тянут трофейный «опель». Легковая машина оказалась малопригодной для передвижения по раскисшим дорогам района, к тому же для нее не было бензина. За рулем «опеля» устроился Саломатин. По его словам в Городе следовало провести рекогносцировку, но Крайнев подозревал, что Саломатин просто опасается, что уполномоченного могут схватить, и решил в случае неприятности вступить в бой. Неприятность и в самом деле случилась, но та, которую ждали. Крайнев подскакал к Городу с помпой и едва не схлопотал пулеметную очередь. Заметив направленные на него стволы, Крайнев в последний миг сориентировался, стал махать руками и кричать по-немецки. К счастью, фельдфебель, возглавлявший пост, узнал его. Но в Город не пропустил.

— Вы тронулись умом, Кернер! — разозлился спешно вызванный Ланге. — Город ожидает нападения большевиков, а вы устраиваете кавалерийскую атаку! У солдат нервы на взводе… Кто эти люди?