Остров мужества - Софья Радзиевская

А Степан уж рядом, чуть повыше оказался. Ногой столкнул с уступа пару птиц, поставил на уступ ноги. Кайры с криком перекувыркнулись в воздухе и опять подлетели, суются ему в ноги. Туда, где ещё лежат скорлупки раздавленных яиц. Но Степану не до них. Левой рукой он схватил Ванюшку за плечи, приподнял.

— Становись, — сказал, — на мой уступ. За камень держись, а твой ремень я другим куском надвяжу. Видал?

Теперь Ванюшке не казалось, что Степан делает, медленно: узел, ещё узел — и его ремень надёжно связан.

— Терпи, — отрывисто проговорил Степан. — Наверх по своему ремню вылезу и тебя вытащу. Не оборвёшься, не бойся. Это мне надо голову оторвать, что не доглядел.

— Стёпа, трудно тебе по ремню-то наверх добираться? — тревожно спросил Ванюшка.

— Трудно? Легче, чем тебе бы вниз лететь, — сурово ответил Степан.

И тут Ванюшка перестал слышать один только рёв прибоя. Опять услышал и птичьи голоса.

А Степан, и правда, по ремню вверх лезет. Не высоко тут, а всё ж не легко, должно быть. Готово! Влез! Теперь Ванюшкин ремень натянулся, и он тихонько вверх поплыл, словно у него крылья. Но, оказавшись наверху, Ванюшка пошатнулся и опустился на камень.

— Ноги чего-то маленько заслабли, — смущённо выговорил он. — Об камень не зашиб ли? — Но тут же справился: осторожно снял с плеча полный мешок, опустил его на землю. — Давай пустой мешок, — попросил, — опять полезу.

Его голубые глаза твёрдо взглянули в карие Степановы, только губы, как он ни старался, немного дрогнули.

Степан помедлил, взял Ванюшку за плечи, встряхнул крепко.

— Отец твой — как сказал? Настоящий ты груманлан? Так оно и есть, Ванюшка! За яйцами завтра ещё сходим. На сегодня будет. Ладно?

И вкусно же поужинали они в этот вечер. Яишню из полсотни яиц на железном листе нажарили. Но про то, что на птичьем базаре сотворилось, ни Степан, ни Ванюшка не обмолвились.

Глава 15

СМЕРТЬ ФЁДОРА

Уже вторую весну встречали зимовщики на Груманте. Две страшные долгие ночи прозимовали в старой избушке. Холод, едкий дым, сырая мёрзлая одежда — всё вытерпели, и страшная гостья — цинга не добралась до них. Сырое мясо и трава салата в том помогали. А всего больше — работа на воздухе, в мороз и в непогоду. Сурово следил за тем старый кормщик. И в избе без дела сидеть не давал: если шитья да починки какой не хватало — клубок ремешков тонких, завязанных узлами, каждому кинет.

— А ну, — скажет, — кто скорей свой размотает, да узлы все развяжет?

И стараются, торопятся. А кончат, усмехнётся и опять:

— Ну, кто теперь свой клубок хитрее замотает?

И снова мотают да завязывают.

Так в шутках да рассказах или за работой и время проходило, когда непогода не давала носа на улицу высунуть. А как утишится — кормщик гонит всех из избы: кому дров принести, кому лёд старый на питьё рубить, в котором соли морской не осталось. А то сквозь снег на волю прокапываются — работа не малая: завалит пурга так, что снаружи, если кто шёл, и крыши не приметил бы.

Ванюшке двенадцать лет миновало, а на взгляд больше казалось. Окреп, закалился в тяжёлой жизни, за него все радовались.

Не то Фёдор. Под руки насильно из избы его выводили, заставляли мясо сырое есть, принуждали работать. А он ослаб духом и таял на глазах.

Пришла весна, зазвенели голоса, засвистели крылья птичьих стай, солнце по южным склонам снег посогнало и уже всё дольше стало задерживаться на небе. Постепенно ободрился и Фёдор, начал чаще выходить из избы. Глядя на него, зимовщики радовались.

Ванюшка дождался ещё большей радости: Степан ему новый лук смастерил, длиннее и крепче первого. Тетиву тоже свил новую из медвежьих, не оленьих сухожилий. Стрелы сам Ванюшка строгал, гусиными перьями оперял, ему это дело знакомое. А как Степан ему новый лук протянул, взял молча, только руки приметно дрогнули.

Степан виду не подал, не мешал, но следил, как мальчишечьи руки стрелу на тетиву накладывают. А когда стрела со свистом деревянному оленю точно в сердце ударила, от радости сам чуть не свистнул, да вовремя оглянулся: Фёдор свист услышит — не похвалит. Свист, — скажет, — неладное дело, сатану завсегда призывает.

Степан этому не очень-то верил. И когда знает, что Фёдора близко нет — так соловьём зальётся. Ну, а Фёдора дразнить Степан не хотел: больной ведь. Оглянулся только и сказал:

— Иван, теперь мы с тобой вровень пойдём, твоя стрела и олешка достанет.

«Иван!» Ванюшка загорелся от радости. Первый раз в жизни такое услышал. Вздохнул глубоко, помолчал, с голосом справился и сказал не спеша, как мужику полагается:

— Сейчас, что ли, пойдём?

— Да ты что? — удивился Степан. — На промысел дуром не бегают, с вечера сготовимся. Крышу сейчас чинить возьмусь, дотемна дела хватит. А тебе с новым луком без пристрелу не идти, тоже заботы хватит. — И пошёл.

Ванюшка опять за лук схватился. Деревянный олень даже дрогнул от новой стрелы. И опять в то же место. Ванюшка оглянулся: отец видит ли? Видит. Близко на камне сидит, носок от кутела о камень точит. А сам смотрит, улыбается, доволен.

Ванюшка расхрабрился.

— Тять, пусти за олешками сходить, — сказал умоляюще. — Видал же ты, как я из нового лука наметил. Еле стрелу из доски выколупал, хоть и тупая. Я не далеко… Тять, а…

— Отвяжись, неотвяза, — рассердился отец. — Не знаешь: весенний свет пока короткий, темноты захватишь — пропадёшь. А не то на ошкуя набежишь. Ему твоя стрела что? Со Степаном ужо пойдёшь.

— То завтра, — не отставал Ванюшка, — а сегодня он крышу ладит, идти не хочет. А я что делать буду? Там они, за горушкой, олешки-то. Рукой подать!

«Иван!» — вот как Степан ему сказал. Вроде как они ровни. Это придало ему смелости.

— Тять!..

Алексей молча продолжал точить. «Ишь какое удалось железо крепкое. Потому и точится плохо. А мальчишка над ухом звенит, как комар надоедный. Да и вправду не так уж он мал, чтобы на привязке всё время держать».

— Ступай, — отмахнулся он наконец. — Только гляди, до темноты домой ворочайся, далеко не забегай.

— Спасибо, тять, — только и крикнул Ванюшка, и его как ветром сдуло: отец не передумал бы.

Солнце уже высоко на небе поднималось, и день выдался на редкость ясный. Даже жарко стало, пока по крутой тропе вылез наверх на край плоскогорья. Осторожно из-за большого камня выглянул и замер: олешки! Голов двадцать паслось недалеко. Широкими копытами разгребали снег, опустив головы, выедали в глубоких копаницах любимый корм — ягель. Ветер дул прямо на Ванюшку, олени его не чуяли, стояли отвернувшись, все головами в одну сторону. По временам вожак поднимет рогатую голову, оглянется осторожно и снова нагнётся.

Ванюшка перевёл дух, тихо-тихо потянул лук со спины, нащупал в колчане на боку стрелу поострее, попробовал, хорошо ли ложится на тетиву. Ложилась плохо, дрожи в руках никак не унять. Ванюшка до боли закусил губу, от этого будто стало спокойнее. Наконец он осторожно вылез из-за камня и пополз, упираясь локтями. Когда вожак поднимал голову, Ванюшка припадал лицом к снегу и лежал неподвижно, не смея вздохнуть.