Очертание тьмы - Сергей Малицкий

– Тогда прости за разбитое стекло, – поклонился старику Юайс. – Пора нам, Крафти.

– Что же, – весело прищурился старик. – Не смею задерживать. Тем более что, кажется, моя благодетельница пришла. Спасибо за беседу и внимание. И за стекло тоже. Забавно, забавно…

Они столкнулись с женщиной в коридоре. Та подняла глаза, увидела Юайса и замерла, окаменела, лишилась голоса, только прохрипела чуть слышно:

– Галайн!.. Ты совсем не изменился…

– Юайс, – взяв ее голову в руки, произнес чуть слышно защитник. – Запомни. Юайс.

– Юайджа! – раздался голос из комнаты. – Ты посмотри! Ты посмотри, что сделали добрые люди! Ноги опять слушаются меня. Святой Нэйф! Этого не может быть…

– Она обозналась? – спросила Гаота Юайса уже за порогом.

– Нет, – ответил он.

– Так ты не Юайс? – прошептала Гаота.

– Я перед тобой, – ответил он.

– Но кто ты? – замотала она головой.

– А кто ты? – спросил ее Юайс. Глаза его были мутны.

Глава 8

Гантанас

Кто она?

Три года прошло с того дня…

Три башни высились меж вертикальных столпов, сложенных Вседержателем руками природы из странных шестигранных стержней. Казалось, что каменные побеги плотными пучками выбрались из тверди и поползли вверх, сплетаясь над пропастью в неприступную каменную кладку, чтобы уже под самыми облаками завершиться иглами шпилей и зубцами бастионов. И не было на этих шпилях ни святого колеса Священного Двора, ни темно-красного диска Храма Присутствия.

– Прибыли, – выбрался из седла и помог спешиться Гаоте Брайдем. – Вот, видишь домишко? Тут останавливаются родственники, когда прибывают навестить воспитанников обители. В пределы крепости могут войти только те, кто служит приюту. Или те, кому служит сам приют. Хотя родственников у воспитанников не густо. Почти все сироты…

– Что это? – спросила Гаота.

Извилистый каменный путь, поднимающийся вверх, красные скалы, снежные вершины, которые вздымались за шпилями крепости, – все вместе казалось мутной, потрескавшейся фреской, выведенной храмовым художником на белой стене. Старой фреской. Едва живой. Готовой обрушиться.

– Рэмхайн, – ответил ее провожатый. – Так называются эти горы. Они красные, но не обращай внимания, красными становятся мхи осенью. Летом они были зелеными. А эта небольшая крепость называется Стебли. Или, как говорят все чаще, – Приют Окаянных. Она очень древняя. Конечно, не столь древняя, как Эдхарский мост, но уж в любом случае старушка. Такая же древняя, как и Крона, где черные егеря передали тебя мне. Но мы потратили двенадцать лет, чтобы привести это место в порядок. Признаюсь, это было нелегко. Теперь ты будешь здесь жить.

– Почему здесь? – спросила Гаота.

– Это место для тех, кто хочет обрести надежду, – пожал плечами Брайдем.

– Зачем она мне? – вздохнула Гаота.

– Все так говорят, – буркнул Брайдем. – Пошли. Теперь это твой дом. Или у тебя есть выбор?

– Не знаю. – Она закрыла глаза, но словно продолжала видеть и с закрытыми глазами. – Почему мы спешились? Для всадника это слишком крутой подъем?

– Не настолько, – ответил Брайдем. – Ты идешь?

Он дождался, пока она откроет глаза, кивнул и двинулся вверх по дороге, припадая на одну ногу и ведя коня под уздцы.

– Хотя, если конь испугается и сбросит седока в пропасть, несчастный обречен. Слишком высоко. На самом деле, это всего лишь дань уважения к древним камням. Да и что тут идти? Около половины лиги или чуть больше. И два моста. К тому же…

Он обернулся и посмотрел на девчонку с тревогой, словно опасался ее. Так, как не смотрел на нее ни разу за весь долгий путь.

– Все время думаю, что тебе лет двадцать или больше. Чувствую так. Оборачиваюсь – вижу ребенка. Не могу это объяснить. Самому странно. Не отставай. Ты должна идти впереди.

– Почему? – спросила Гаота, которой было все равно, что делать – идти ли, лежать, сидеть или лететь вниз головой в бездонную пропасть. Она чувствовала себя мертвой. Взрослая, ребенок… какая разница? Что бы ни происходило, происходило не с ней.

– Первый предел, – сказал Брайдем. – Это испытание.

Гаота в недоумении посмотрела на спутника, потом покосилась на полуразрушенный каменный столб у края дороги, на гранях которого древним резчиком-умельцем как будто были обозначены сплетающиеся ветви, и перешагнула через выложенную темным камнем линию. Боль прокатилась по коже, начиная от пальцев ног и заканчивая макушкой. Запахло паленым. Жаром обдало лицо. Лопающейся коркой покрылась изнутри глотка. Глаза помутнели, и все вокруг подернулось линиями, словно огненный дождь сек дорогу и пропасть за ее пределами стрелами невыносимого зноя.

– Разворачиваемся, – донесся голос из‑за спины.

Она сделала шаг и еще шаг.

– Разворачиваемся, я говорю, – повторил Брайдем.

– Нет. – Она прикусила саднящую губу.

– Ты идешь? – удивился ее спутник.

– Иду, – хрипло ответила Гаота, стирая с лица шарики опалившихся ресниц и бровей.

– Тогда иди, – пробормотал Брайдем. – Но не так быстро, я плесну водой тебе на спину. Котто твой задымился на лопатках. Не волнуйся, ожоги пройдут, есть для этого средства у нашей лекарки, и следа не останется. Но странно это…

– Что странного? – с невольной гримасой оглянулась на спутника девчонка. Жар ослабевал с каждым шагом, и она уже могла не только дышать, но и видеть, хотя, кажется, головой было лучше не ворочать.

– Я был далек от мысли, что ты сможешь пройти все четыре предела сразу, некоторым приходится по месяцу, а то и по полгода жить в доме у начала тропы, очищать себя и готовиться к испытанию, а кое-кто разворачивался и вовсе отказывался от Стеблей, но если предел не принимает, его не проходят…

Лицо по-прежнему саднило. Гаота посмотрела в пропасть, которая и в самом деле казалась бездонной, покачала головой:

– Мы не прошли первый предел? Ты же сказал – испытание. Разве я должна была остановиться?

– Нет, – успокоил ее Брайдем. – Пока ты не осознаешь сама, что кому-то что-то должна, может быть, даже самой себе, ты никому и ничего не должна. Тебе нужно дойти до входа в приют. И если ты дойдешь до него охваченной пламенем, но дойдешь – ты станешь его дочерью. Просто еще никогда…

– И многие ли дошли с первого раза? – перебила спутника Гаота.

– Никто, – признался Брайдем. – Из тех, кого я знаю, – никто. Но если тебя останавливает второй предел, третий, четвертый, то при следующей попытке обычно до него добираешься без препятствий, и он сам становится добрее.