Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Жюно Лора Герцогиня Абрантес

Он прохаживался посреди этой толпы, когда вдруг заметил в углу двора человека лет пятидесяти, прекрасного лицом, но с уродливым шрамом поперек носа и красной ленточкой в петлице. Наполеон видел, что этот человек глядит на него, и, в свою очередь устремив на него взгляд, явно пытался вспомнить его имя. Вдруг он усмехнулся, подошел к нему и сказал:

— Ведь ты Жак Дюмон?

Человек неотрывно глядел на него и сначала ничего не мог выговорить; наконец он пробормотал очень тихо:

— Да, генерал… Да, да, государь!

— Ты был со мной в Египте?

— Да… Ох, да, государь! — И старый солдат покраснел, потом побагровел, вытянулся и приложил пальцы ко лбу, пытаясь отдать военное приветствие.

— Ты был ранен… Но, видно, давно, очень давно!

— В сражении под Требией, государь. Мы были с генералом Сюше. Но я был ранен, государь, сильно ранен в голову и ногу и уж не мог больше служить. — Старый солдат заплакал и все приговаривал: — Мое имя! Вспомнить мое имя через пятнадцать лет!..

Он отошел, повторяя всем вокруг, что император узнал его, милостиво узнал сам; что это он дал ему крест. Голова его кружилась от восхищения.

Между тем Наполеон уже разговаривал с другими и спрашивал, далеко ли до Сен-Тропе, до Канн, до Ламбеска. Вдруг в его глазах блеснул огонь гения, вспыхивающий при мысли живой и глубокой. Видно было, что эта мысль как пламя пробежала по его жилам.

— Я думаю, в Тулоне начальствует маршал Массена? — сказал император. — Я был бы очень рад увидеть его, прежде чем покину Францию, может быть, навсегда!

— Угодно ли вам, государь, послать записку маршалу?

— Я пойду!.. Я пойду! Я… я… я!.. — закричали вдруг двести голосов с бешеным энтузиазмом. — Нет, я отнесу письмо! — кричала одна женщина. — Я! Ведь император знал моего мужа, который еще дал ему лошадь, когда надобно было гнаться за неприятелем в Италии… Да, отдал свою лошадь!

В эту минуту генерал Келлер подошел к графу Монбретону.

— Как заставить императора войти в комнаты? — спросил он. — Я не хотел бы делать ему неприятных замечаний, однако…

Граф Монбретон понял его. Он отвечал ему только наклоном головы, но через несколько минут принцесса Боргезе уже звала брата к себе. Наполеон тотчас вспомнил свое положение и поспешил повиноваться. О, Боже мой, Боже мой!.. Сколько этот человек должен был страдать и как он страдал!..

Наполеон оставался у своей сестры полтора дня, а потом отправился дальше своим путем изгнания.

Глава LXXIII. Эльба

Какие события свершились в немногом месяцев! Наполеон жил на острове Эльба в тесном кругу немногих окружавших его особ как частный человек, а в Париже царствовал новый король, приехавший из Лондона!.. Он приехал к нам в английской карете, в английском камзоле, в английской шляпе с белой английской кокардой, которую приколол ему сам принц-регент. Об этой кокарде, верно, писали во всех газетах, чтобы все знали о ней. Как бы для полноты метаморфозы новый король наш не мог ходить из-за подагры и носил бархатные сапоги; он пудрился и точно вышел из XVIII века. Правда, он слышал, что еще говорят о революциях, но это уже были глухие, уходящие звуки; минуту прислушивались к ним, а потом засыпали под напевы старинных песен, прославляющих храброго Генриха IV и прелестную Габриэль.

Князь Шварценберг давал блестящий праздник во дворце Сен-Клу, где жил тогда. Меня приглашали туда, но я отвечала, что траур мой еще продолжается и я не могу быть: по крайней мере нашелся предлог! Но праздник был блистателен. Союзные монархи и принцы домов, герцог Беррийский и толпы людей из общества наполняли залы и галерею. Там была и герцогиня Саган, которую видели мы в Париже в 1800 году, тогда прелестную и воодушевленную, хоть она и была немного заносчива, что не приличествует женщине вообще и, еще больше, хорошенькой женщине, которая сделалась знатной дамой только по милости богатства и знает своих предков только до покойного дедушки. Как бы то ни было, а красота ее, уже зрелая, все еще гремела в свете. Нельзя представить себе, как много значат у нас высокий рост, белая кожа, прекрасные бриллианты и грозный вид!

Театр «Комеди Франсез» украсил собой празднество господина Шварценберга. Мадемуазель Марс играла в «Завещании», как она играет всегда, то есть с совершенством непостижимым. Еще представляли «Последствия бала-маскарада», премилую, остроумную комедию госпожи Бавр, бывшей госпожи Сен-Симон, жены того Сен-Симона, который изобрел новую религию, учение сенсимонистов. По мне, так бывшая жена его сочиняет комедии гораздо удачнее…

Странным событием того времени было дело Мобрёля. Королева Вестфальская мирно возвращалась в свою Германию, когда карету ее остановили, окружили и обобрали людей, имевших вид французских офицеров и унтер-офицеров. Мобрёль показал королеве приказ, подписанный Людовиком XVIII, и принялся за свое дело с такой ловкостью, которая, по словам самой королевы, доказывал, что он уже не в первый раз занимается грабежом. Он взял 100 тысяч франков золотом и бриллианты, стоившие миллионов пять. Мобрёль был пойман и наказан, но это происшествие нанесло большой вред новому правительству…

Больше всех народ полюбил тогда герцога Беррийского. У него было открытое, веселое лицо, и о нем рассказывали много анекдотов, которые так любит простой народ; и в самом деле, многие вспоминали Генриха IV.

Он имел привычку всякий вечер, ложась спать, съедать две порции мороженого. Однажды он возвратился позднее обыкновенного: было уже пять часов утра и начинало рассветать. Слуга, которому давали мороженое для герцога, видя, что тот не возвращается, смотрел и смотрел на вазочку, в которой мороженое превращалось в шербет, а потом в сахарную воду, и наконец, чтобы оно не совсем пропало, решился сам съесть обе порции. Едва успел он окончить их, как герцог Беррийский возвратился и уже спрашивал свое мороженое. Бедный слуга спрятался, опасаясь гнева своего хозяина. Покричав и потребовав своего мороженого много раз, герцог велел привести виноватого к себе. Несчастного едва отыскали в каком-то чулане, и он явился, дрожа всем телом.

— Ну! — сказал герцог. — Подойди сюда. Зачем ты, мошенник, съел мое мороженое? Послушай, в другой раз непременно оставляй мне одну порцию.

Я нахожу, что в этих словах ясно видна простодушная доброта Генриха IV…

Вот еще анекдот о герцоге Беррийском. Он делал смотр полка, один гренадер вдруг громко закричал: «Да здравствует император!»

Герцог приблизился к нему и спросил:

— За что ты так любишь этого человека? Он не платил вам жалованья и гонял вас с одного конца Европы на другой!

Гренадер поднял глаза на принца, поглядел мрачно, опустил взгляд на свое ружье и отвечал:

— А вам что за дело? Мы верили ему в кредит…

Иногда я отыскиваю свои прежние замечания, которых не имела под рукою раньше. Вот одно из них о путешествии Наполеона из Франции на остров Эльбу.

Не доезжая до Лиона, император ужинал в Латуре, один, по своему обыкновению, и пока комиссары союзных держав оставались за своим столом, он уже встал и вышел на дорогу, потому что ночь была прелестная. Один почтенный священник, очень хорошо знакомый дяде моему, аббату Комнену, в то же время стоял на дороге с намерением встретить императора и поговорить с ним. Наполеон распевал вполголоса. Известно, что он пел удивительно фальшиво, однако священник расслышал, что он поет O Richard! O mon roi!..

Этого даже нельзя было назвать пением, потому что Наполеон произносил отдельные ноты, из которых с трудом получалась мелодия. Наконец он перестал, прислонился к дереву и глядел на небо. Ночь была удивительная, одна из тех ночей, когда дыхание весны так сильно действует на наши мысли и еще более на душу! И кто может сказать, какие мысли гнездились тогда в этом возвышенном уме!..

Наполеон уже некоторое время смотрел на одну звезду, потом опять пошел, молча, и только слышны были его глубокие вздохи. Священник оказался прямо против него: он нарочно так шел, чтобы встретиться с императором. Увидев человека так близко подле себя, Наполеон вздрогнул, положил руку себе на грудь и так держал ее всё время.