«Химия и жизнь». Фантастика и детектив. 1965-1974 - Борис Васильевич Зубков

не заметили вывеску в форме человеческого уха. Джо подтолкнул меня к двери.

— Теперь ты поймешь, почему я не купил тебе затычки, — усмехнулся он. — Это все равно, что выбирать жену.

Нас вежливо приветствовал продавец — бритоголовый верзила с веселыми глазами и изъеденными флюорозом зубами. На нем были ярко-зеленые, заостренные, как у гнома, уши, — они придавали ему нелепый и какой-то неземной вид. Но встретил он нас совсем по-земному.

— Лопоухие, остроухие или невидимки? — быстро спросил он, повернулся на каблуках и схватил с полки несколько коробок. — Электронные? Юмористические? С ручным управлением? Полуавтоматы? Декоративные, как у меня? Цветные? Прозрачные? В какую цену, сэр?

Мне осталось только пожать плечами и беспомощно поглядеть на Джо.

— Как насчет Висячих — Собачьих? — продолжал продавец. — Последняя модель! Легко надеваются!..

Он показал на два громадных собачьих уха, которые, как ни странно, очень шли голове-манекену, стоявшему на прилавке.

— Чтоб вам провалиться! — сказал я. — Неужели у вас нет таких маленьких круглых затычек — из губчатой резины, что ли…

Продавец перерыл множество коробок и в конце концов нашел то, что нужно. Правда, к каждой затычке было для удобства привешено по полуторадюймовой цепочке, но я уже не стал возражать. На лучшее надеяться не приходилось.

Выйдя из магазина, я взглянул на Джо. Тот по-прежнему молчал.

— А где твои затычки? — заорал я, пытаясь перекричать очередной звуковой удар.

— Они мне теперь не так уж нужны. Обрати внимание: их носят далеко не все. Только те, кто не утратил остроты слуха.

— Но ведь это значит, что ты глохнешь!

Джо обиженно кашлянул.

— Так говорить у нас не принято. По врачебной номенклатуре это называется «аккомодацией органов чувств». Человеческие уши — атавизм, они хороши только для пещерных людей. Излишняя острота слуха сейчас никому не нужна.

— Все ясно: ты читаешь по губам, — безжалостно заявил я. — То-то я вижу, что глаз с меня не сводишь. Словно у меня подбородок в яичнице.

— Все читают по губам, — резко возразил Джо. — Теперь этому в школе учат. А кто не выучился в детстве, ходит на вечерние курсы. Ну скажи мне — только честно — зачем нам нужны эти пещерные уши? Притупленный слух гораздо лучше! Во-первых, он спасает от помешательства. Во-вторых, я могу пойти на вечеринку, где полным-полно народу, и понимать все, что говорит мой собеседник. Держу пари — ты так не можешь!

Я подумал, что тут он, пожалуй, прав.

— Теперь смотри, куда я поведу тебя завтракать. В самое что ни есть лучшее место в городе!

Мы свернули в первый же переулок и через некоторое время оказались перед сводчатой нишей, из которой куда-то вниз вела лестница. Мы спустились по ней и попали в роскошный салон. Вдоль стен стояли небольшие столики, мягко освещенные оранжевыми лампами. Красные бархатные скатерти, покрытые прозрачной клеенкой, напомнили мне о старинных уличных кафе в Гааге, где я много лет назад побывал с матерью. Стены кафе были покрыты яркими современными фресками, а пол — толстым зеленым ковром, похожим на дерн. Ни один уличный звук не нарушал здесь благословенной тишины. В зале было человек двадцать, они тихо переговаривались между собой и не спеша ели — по прекрасному старинному обычаю вилками.

Мы уселись за столик. Джо поколдовал над панелью с кнопками, раздался негромкий щелчок, и в стене бесшумно отворилась дверца. Там стоял наш завтрак. Конечно, ароматные, шипящие сосиски были только приправлены мясом. Но разве это так уж важно? Этот недостаток с лихвой восполнял глутамат натрия. Яйца — первые яйца, которые я увидел за десять долгих лет, — тоже были ароматизированы, но к этому я привык еще раньше. Еще мой отец говорил, что запах у яиц пропал со времен второй мировой войны — с тех пор, как кур стали выращивать в инкубаторах, — так что деревенских яиц мне отведать не довелось. А теперь передо мной красовалась яичница с зелеными листиками петрушки на желтках — она еще источала жар и была приготовлена из самых натуральных яиц. Просто пища богов!

— Не знаю, чего тебе больше захочется — пирога с клубничным вареньем или оладьев. Я заказал и то и другое, — сказал Джо, облизываясь. — Между прочим, я заказывал на твою карточку: она вдвое больше моей. Может быть, хочешь меду, старина? Эрзац, но неплохой.

Раньше, на спутнике, я временами начинал побаиваться, не атрофируются ли у меня вкусовые сосочки на языке. Но тут я понял, что мои страхи были напрасны.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— А где твой кислородный ранец? — спросил Джо.

— А что, я его обязан носить?

— Вообще-то нет. Но лучше делать, как все. Я вижу, ты вообще пока не очень приспособился. Уж очень многое тебе не нравится. Смотри, привыкай поскорее.

— Зачем? — зло спросил я.

— Как зачем? Иначе тебя поставят на фобоучет.

Все удовольствие от завтрака было испорчено. Мне словно сунули за шиворот сосульку.

— А что это за фобоучет?

— На эту тему мне с тобой говорить не велено. — Джо опустил глаза.

— Но ты уже начал.

— Ну, ладно, — со вздохом согласился Джо. — Будем говорить начистоту. Я сам фоб.

— Так что же это такое? Что, у тебя припадки бывают?

Он обиженно взглянул на меня.

— Восемьдесят процентов американцев — точнее, восемьдесят один и две десятых процента. Ничего постыдного в этом нет. Разных фобий сейчас сотни две. Собакофобия, кошкофобия, наукофобия, клаустрофобия, дверефобия, агорафобия…

— А можно узнать, какая у тебя?

— Погоди, дай кончить. Экскрефобия, планктонофобия, огнефобия, сексофобия, амбулафобия, рыбофобия…

— Я уже все понял!

— Так вот, из-за всех этих фобий пришлось организовать Институт фобофобической панофобии. Ты идешь туда, тебя обследуют, назначают лечение и ставят на фобоучет. То есть дают испытательный срок.

— Ясно. Но скажи на милость, старина, у тебя-то какая фобия? — усмехнулся я. Джо покраснел, но взял себя в руки.

— У меня очень хитрая фобия, такая бывает только у интеллигентов. У меня фобофобия.

На его лице было написано глубокое страдание.

— Большей частью человек начинает с какой-то одной крохотной фобии, а потом понемногу превращается в панофоба — всего боится. Это общая тенденция. А вот фобофобы боятся не чего-нибудь определенного — они выше этого. Самая высшая форма фобии — боязнь боязни, это совершенно абстрактное понятие. Не каждому такое дается.

И тут я заметил, что вилка дрожит в его руке. Вид у него был жалкий. Он поднял голову — в глазах у него стояли слезы. Это было так не похоже на Джо…

— Давление среды, — пробормотал он. — Люди сигают из окон по десять человек в