На день погребения моего (ЛП) - Пинчон Томас Рагглз

Пока его жена возвращалась с кем-то, с кем возвращаться не должна, Кит работал на заводе или находился в подвешенном состоянии, а следующее, что они заметили — Война закончилась, Далли оказалась в Париже, а Кит— где-то на Западной Украине, в масштабных поисках бог весть чего. Она знала, что там еще воюют. Он продолжал слать письма, каждый раз —  с разными штемпелями и марками, то и дело письма звучали так, словно он хочет вернуться, а она не знала точно, хочет ли, чтобы он возвращался.

 Этот кухонный стол —  вовсе не то место, где следует сидеть посреди дня. Она выхватила несколько франков из-под одного из зеленых блюд и снова вышла, когда над головой пролетел аэроплан, безмятежно напевая себе под нос. Несколько кварталов до бульвара и ее местного кафе «Ль’Эмисфер», здесь она обнаружила: если бы она сидела за столиком на улице, вскоре ее жизнь, ее выбор в жизни начал бы повторяться, лишь немного в иной форме, показывая ей людей, которых ей «нужно» увидеть снова — словно печально известное кафе было одним из тех мест благодати, о которых говорили Восточные мистики.

Хотя, возможно, другим тоже «нужно было» ее увидеть, иногда они просто проходили мимо, как призраки, смотрели прямо на нее и не узнавали.

 В те дни множество Американцев проезжали через Париж, меняли адреса или лгали о них. Некоторые могли быть призраками Войны с неоконченными делами в городе. Но большинство Американцев были молоды, нетронуты, дети с деньгами на расходы, но не имеющие представления о том, что следует или не следует покупать, фланировали в усаженных темными ивами переулках где-нибудь возле клуба «Европа», покалеченные, отравленные газами, измученные лихорадкой, члены клуба, получившие инициацию войной, голодом и «испанкой». К счастью, в «Ль’Эмисфер» не было телефона — владелец считал этот аппарат чем-то вроде чумы, которая распространится и вскоре уничтожит Монпарнас. Где еще можно оставить записку бармену Октаву, столь абсолютно доверяя его честности? Как только Американцы узнали, что телефона нет, они перекочевали на угол бульвара Распай, в более знаменитые «Дом», «Ротонд», «Куполь» и «Селект».

Сидя там за чашкой кофе, Далли могла спокойно размышлять о своем прошлом, в полной уверенности, что среди всех этих переплетений волокон желаний мудрых и глупых ее прервут точно в необходимый момент, пока она не слишком впала в хандру.

 Когда они приехали в Турин, Кит с первого взгляда почувствовал себя как дома.

  — Можешь поверить в этот город? Никаких кривых улочек, как видишь.

С таким же успехом это мог быть и Денвер. Горы близко, повсюду гидроэлектростанции.

  —  Чертов полный цикл, —  бормотал он себе под нос, —  не так ли.

Кит пошел по адресу, который Виктор Малсибер сообщил ему в Константинополе, и его сразу же наняли, а вскоре он уже использовал свои навыки специалиста по векторам для решения задач удельной нагрузки на крыло, поперечной и продольной устойчивости и тому подобного...

Он заприметил одно-два знакомых лица с семинара д-ра Прандтля в Геттингене, сбежавших из Германии в пацифистском ужасе из-за того, что надвигалось, успокаивавших себя тем, что итальянские военные самолеты будут использовать только против Австрии, которая в любом случае ответственна за Войну. Его встретили церемониальным душем пива и торжественным наставлением:

—  Каждое сечение крыла, которое тебе встретится, выглядит, как круг после трансформации Жуковски. Проектирование аэродинамической поверхности — постыдная тайна. Никому не рассказывай.

Поблизости располагалась небольшая эскадрилья монопланов Блерио, ветеранов Итало-Турецкой войны, в основном они осуществляли рекогносцировку над Киренаикой, с гордостью демонстрируя несколько пулевых отверстий от ружей членов племени.

Кит быстро подружился с командой обслуживания, члены которой не возражали, если он иногда взлетал.

Однажды они с Далли по-взрослому обменивались мнениями о том времени, которое она провела с Кливом Краучмасом. Кит встретил этого типа, и он ему не понравился, но без машины времени он не знал, как отменить прошлое Далли. Он считал это еще одной жертвой войны.

  —  Айда со мной, Дал.

   Его голос вдруг изменился, хотя она не могла сказать, как.

  —  Ты с ума сошел?

 — Я именно это и имею в виду. Могу легко это устроить — провезу тебя на самолете, были ведь времена, когда ты училась летать, в любом случае, тебе может понравиться.

У него был такой умоляющий взгляд, что она не заметила тот беззащитный момент, после которого уже было слишком поздно.

  — Австрийцы сбивают людей, Кит.

  — Не нас. Не тебя и меня.

Позднее она вспоминала чувство жалости и злости из-за его тоскливой тупости, и спрашивала себя, не нужно ли было ей склониться на сторону жалости, даже если в долгосрочной перспективе жалость разъест их вернее, чем гнев и постоянные склоки, в конце концов несущие им какую-то жизнь. В этот раз она просто пожала плечами и ушла в соседнюю комнату, чтобы снова принарядиться для «обеденного свидания» с Краучмасом, скорее всего, как она думала, в Камбио.

Кит сбежал в город и, как всегда, нашел убежище в прибрежном баре «И Мурацци» возле моста через По. Его друг Ренцо уже был там, пил какую-то бурду с вермутом.

На земле Ренцо производил на людей впечатление человека слегка флегматичного, возможно, в клинической депрессии, еще и вечно сонного, но рядом с любым аэропланом он оживал на глазах. Как только они начинали выруливать, он расплывался в улыбке воодушевления, а когда колеса отрывались от земли, его личность менялась диаметрально. Он выписывали энергичные пируэты пилота бомбардировщика, bombardierí —  мало кто из них совершил более одного полета, у многих начинался нервный срыв задолго до того, как они видели какую-нибудь цель.

—  Говорю тебе, проблема в том, чтобы просто высунуться и поискать, на что бы сбросить бомбу — ты не можешь прицелиться, плюс к тому, самолет летит недостаточно быстро, когда сбрасывает бомбу, ты хочешь как можно больше кинетической энергии, да, vero?

   Кит прищурился.

  — Ты говоришь о...

  — Una picchiata, пике!

  — Что это?

 — Очень крутое пикирование, не то, когда падаешь вниз штопором, тут ты всё время можешь всё контролировать —  сбросить бомбу настолько близко к цели, насколько сможешь добраться, потом резко отскакиваешь вверх подальше от взрыва. Думаю, ты мог бы решить, как модифицировать мою красотку, mia bella Капрони, для этих целей?

—  Крутое пике? Безумец Ренцо, слишком много стресса не там, где надо, крепление сломается, рулевые поверхности не выдержат, крылья отпадут, двигатель отвалится или взорвется...

  — Да, конечно, Si, certo, ну а кроме этого...?

 Кит уже рисовал схему, что-то царапал на бумаге. Ренцо ему уже доверял. Он уже помог заменить двигатели «Изотты Франчини» Ренцо «паккардами» на четыреста лошадиных сил и рассчитал, как установить еще два пулемета Ревелли в хвосте и в нижней части самолета —  огромного бомбардировщика-триплана с экипажем из пяти человек, любовно называемого Лукрецией в честь одержимой мыслями об убийствах наследницы рода Борджиа.

  — Andiamo, идем, —  сказал Ренцо, резко вставая. — Я тебе покажу.

  — Только не на этой Капрони, — возразил Кит.

  —  Возьмем SVA.

 —  Там будет ферма Уоррена... Не знаю, не будет ли...

  — Macchè, отнюдь...

Конечно, он был прав. Как только они поднялись в воздух, направляясь к единственному зловещему огоньку на вершине Моло Антонеллиана, Кит начал понимать, что к чему.

  —  Тебе не кажется, что мы могли бы избрать целью Камбио, нет?

Не то чтобы они еще были там, но цель казалась обоснованной.

  — Нет ничего проще.

   Ренцо сделал вираж к пьяцца Кариньяно.

  — Держись, Ковбой! — ликующе выжимая ручку управления.

Вскоре они летели уже так быстро, что что-то случилось со временем, возможно, они на короткий период соскользнули в Будущее, Будущее, известное Итальянским Футуристам, где события накладываются друг на друга и геометрия деформируется иррационально во всех направлениях, в том числе — в нескольких измерениях, тянущихся в ад, Ад, в котором никогда не могло быть похищенной молодой жены Кита, за которой он никогда не мог бы спуститься, чтобы спасти ее, фактически это был Ад будущего в форме функциональных уравнений, ободранный и опаленный, ничего эмоционального или стихийного...