Михаил Кликин. Сборник - Михаил Геннадьевич Кликин

— А ничего! — зло откликнулся из темноты Миха Приёмышев. — Спать будем. Эй, Вольдемар, ты спишь?

— Уснёшь тут с вами, — хмуро отозвался Вовка Дёмин. — И хватит меня Вольдемаром обзывать. У меня имя нормальное есть.

— Ты, Вольдемар, не ерепенься. Ты, Вольдемар, скажи лучше, сколько сейчас времени.

Все притихли, ожидая ответа. Но обиженный Вовка таился и молчал.

— Сколько времени, Володь? — спросил Иван Панин, приподнявшись на локте и таращась в непроглядную, густую словно мазут темноту…

Была ночь — тяжёлая, тихая, тёмная — жуткая. Здесь все ночи были такие. Ни тебе фонарей, ни машин. Ещё двенадцати нет — а уж ни единого просвета, ни малейшего проблеска в округе. Приспичит ночью по нужде, выйдешь с остеклённой веранды на крыльцо, встанешь нерешительно у перилец — до сортира бежать по тропинке метров двадцать: справа крапива в человеческий рост, слева кусты одичавшей сирени — и там, и там чёрт-те что мерещится. А в самом сортире ещё страшней: бездонная чёрная дыра, из которой словно бы смотрит кто, внизу затаившийся, а за дощатыми дырявыми стенами, вроде бы, дышит кто-то и ходит вокруг… Постоишь так у перилец, послушаешь холодную зловещую тишину, дыхание сдерживая, да прямо с крыльца нужду и справишь.

И что бы тут парочку фонарей не поставить? — траты-то копеечные!

Да хоть бы на веранде свет включить можно было — сразу бы веселей и проще стало. Но нет — бородатый доцент Борис Борисыч ровно в одиннадцать часов выкручивает из щитка пробки и уносит их в свою комнатушку. Это у него обязанность такая — за студентами следить, чтоб они водку с портвейном не пили, порнографическими картами не играли и прочих беспорядков не устраивали. Без света попробуй-ка, похулигань: только и остаётся, что песни под гитару попеть, радио послушать, да девчонок обсудить тихонько — чтоб они через тонкую стенку услышать не могли. Час-другой — и угомонилась компания. Скучно же в темноте.

Вот хорошо, что Вольдемар предусмотрительный — и фонарик у него есть, и батарейки запасные привёз. Жмотистый только, никому своё богатство не доверяет. Даже до сортира добежать…

Щёлкнула тугая кнопка; на потолке возникло световое пятно и тут же соскочило на стену; неясный луч обежал комнату, отблёскивая на никелированных дугах кроватей, упёрся в стоящий на тумбочке будильник. Погас.

— Восемь минут четвёртого.

— Спасибо, Вольдемар.

— Не называй меня так!

— Прибили их там… Прибили…

Серёга Цаплин месил сапогами грязь и ухмылялся: славный получился марш-бросок, почти как в армии; и отдохнули славно, отвели душу — завтра, пожалуй, всё тело болеть будет, а ноги, наверное, и вовсе отвалятся. Всё происходящее забавляло Серёгу, хотя бегущий рядом приятель его безбашенного веселья не разделял. Коля Карнаухов шестнадцать лет прожил в небольшом селе, и он лучше Серёги понимал, во что они вляпались.

— Говорил я тебе, — пропыхтел выбивающийся из сил и стремительно трезвеющий Коля, — не лезь ты к ихним бабам! Предупреждал ведь!

Тракторный дизель взревел где-то совсем уже рядом. Замелькали за редкими деревьями отблески фар.

— Не отстают! — хохотнул Серёга. — Помимо дороги через кусты попёрли!

— Ты троим рожи разбил, — выдохнул Коля. — Они уже не отстанут.

— Не дрейфь, Колюня! Ты тоже молодец — заводиле нос сломал!

— Я нечаянно! Я пьяный был!

Трактор вымахнул из кустов, и был он похож на разъярённое чудовище: глаза горят, дым валит, земля клочьями в стороны разлетается, рык горло раздирает. Беглецы рванули вправо, уходя от света фар, надеясь укрыться в молодой берёзовой поросли, прежде, чем их заметят. Поздно! Их увидели. Из болтающейся телеги-четырёхтонки такой вой понёсся, что даже дизеля слышно не стало.

— Человек двадцать! — определил Коля, холодея от мысли, что жить им, возможно, осталось считанные минуты.

— Уйдём! — азартно рявкнул Серёга, врываясь в заросли берёзок. — Не отставай!

Что-то большое и чёрное шевельнулось близко, раздвигая ветки, ломая тонкие белые стволы. Тяжёлая вонь обожгла ноздри — Коля даже задохнулся. Свет фар ударил его в спину. Он кубарем полетел вперёд, но успел заметить, что большое и чёрное, возящееся рядом, — это вспухшая трёхногая корова с обломанными рогами и изодранной грязной шкурой. Он увидел один её глаз — слепой комок слизи с червями. Он запнулся и упал, успев заслонить локтем лицо. Тут же вскочил, хватаясь за гнущиеся деревца. И побежал, покатился, понёсся сквозь молодой лесок, слыша, как настигающий трактор с хрустом подминает берёзки, как гремит скачущая телега, и как победно ревёт пьяная деревенская шпана.

Кругом была вонь.

— Они утром вернутся, — уверенно заявил Иван Панин. — Светать начнёт ¬— и появятся.

— От Борисыча влетит, — сказал Димка Юреев, уже и сам уставший от своей истерики.

— Спите! — зло шепнул Миха Приемышев, пряча голову под подушкой. — На работу завтра!

— Сегодня, — поправил Вовка Дёмин и шумно завозился — его кровать была самой скрипучей.

Минут через пять в комнате наконец-то установилась расслабленная тишина, и кто-то даже засопел сонно, подхрапывая. Но вот негромко лязгнуло оконное стекло, плохо закреплённое в раме, и сопение тут же прекратилось.

— Слышали? — приподнялся Димка Юреев; голос его зазвенел от напряжения.

— Девчонки балуют, — зевнув, отозвался Иван Панин. — Они уже третий день грозятся отомстить за то, что мы их пастой измазали. Повесили, наверное, гайку на окно, и дёргают сейчас за ниточку. Я сам так сделать хотел.

— Да что же это такое! — запричитал Миха Приемышев. — Дадите вы мне поспать сегодня или нет?!

В завешенное окошко стукнуло отчётливей.

— Ну точно — девчонки, — сказал Иван. — Пионерлагерь какой-то. Могли бы и поинтересней чего придумать.

— Это наши вернулись, — уверенно заявил Димка, садясь в кровати и глядя в сторону окна. — Вовка… Володь!.. Эй! Вольдемар!

— Ну чего вам?!

— Посвети фонариком. Кажется, Серж и Колюня вернулись.