Владимир Высоцкий: козырь в тайной войне - Федор Раззаков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Говоря фигурально, это благородный фасад, за которым все обрушилось: если угодно, отчасти — это циническая Европа с ее деляческой ставкой на низменность человека-животного, с ее претензией католицизма (а особенно кальвинизма) на единственность этой правды и их обоюдным уклонением от Христа. Конечно, это не тождественное совпадение. Свидригайлов не настаивает на «единственности» своего пути, слишком понимая, что никакого пути и нет. Аналогия состоит в «скуке», в отсутствии цели, в поисках, хлопотливых по видимости и безнадежных внутренне, — как раз и обусловленных отходом от Христа. «Идеи» его близки «идее» Раскольникова, и Свидригайлов не отказывает себе в циническом удовольствии настаивать на некоторой душевной «общей точке» с героем — что приводит Родиона Романовича в замечательно сильное раздражение! Но это, пожалуй, и наша «европейничающая» «гуманитарная» интеллигенция с ее метаниями в пустоте рефлексии, с ее замечательной агрессивностью — от обреченности всех на свете теорий «прогресса»; это — тот же народ, только больной от «познанья и сомненья». Это и наш отход от веры! Здоровеннейшего вида мужчина, почти искательно осклабясь, протягивает молодому человеку руку: «Ну, не правду ли я сказал, что мы одного поля ягоды?» — но в нем самом уже все сгнило. В попытке самоспасения он претендует на последнее, что может удержать его в жизни, здоровое и лучшее, — чувство Дунечки; но она отказывает ему именно в чувстве. Теперь все едино — хоть «на воздушном шаре с Бергом».
…Не так уж мало можно было сказать о личности Аркадия Ивановича Свидригайлова и значении этого персонажа. (В последующем, в «Бесах», Достоевский поставит такое лицо, застрявшее между злом и добром, в центр романа под именем Ставрогина)…»
Применительно к нашему герою, обратим внимание на слова «застрявшее между добром и злом»: не это ли осознание своего предназначения и подвигло его согласиться на роль Свидригайлова? О том, как эта роль была сыграна, рассказывает А. Смелянский:
«Высоцкий играл тему „русского Мефистофеля“. Мутную стихию свидригайловщины он вводил в границы общечеловеческого. Чего тут только не было: нигилистическая ирония, плач над самим собой, вплоть о бессмертии души и отрицание вечности, сведенной к образу деревенской бани с пауками, наконец, загадочное самоубийство Свидригайлова („станут спрашивать, так и отвечай, что поехал, дескать, в Америку“) — все это было сыграно с какой-то прощальной силой…»
И вновь вернемся к хронике событий начала 79-го.
15 февраля Высоцкий выступил с концертом в ДК одного из столичных заводов.
16 февраля он играл в представлении «В поисках жанра».
Тем временем близятся к концу съемки фильма «Место встречи изменить нельзя». В субботу, 17 февраля, на задворках продовольственного магазина по адресу Серебрянический переулок, дом 2/5 (по соседству с Солянкой) снимали один из финальных эпизодов ленты — арест «Черной кошки». Помните, Шарапов заманивает бандитов в подвал продовольственного магазина, а муровцы блокируют окрестности магазина. Это там Жеглов произносит свою коронную фразу: «А теперь — Горбатый!» По случаю приезда популярных артистов работники магазина расщедрились и разрешили им прикупить дефицитных конфет, трудно доступных в открытой продаже.
Съемки начались без Высоцкого — он в первой половине дня был занят в спектакле «Павшие и живые». Приехал он после обеда, и не один, а с Иваном Бортником, который играл в фильме роль вора Промокашки.
Вспоминает В. Гидулянов (художник фильма): «Вход (якобы в подвальное помещение магазина) я сделал бутафорский. Та дверца и ведущие к ней вниз несколько ступенек, которые там были в реальности, показались уж больно неказистыми. Поэтому мы изготовили из досок короб с высоким порожком, с распахивающимися наружу дверными створками и приделали его снаружи к существующему входу в подвал. Во время съемок эпизода Джигарханян, Абдулов, Бортник и другие актеры, игравшие бандитов, прятались в этой тесной коробке и по команде „Мотор!“ по очереди вылезали наружу…»
Во время съемок этого эпизода Иван Бортник, игравший Промокашку, проявил инициативу, которая, что называется, легла в масть. Как мы помним, бандиты вылезали из подвала один за другим весьма монотонно: бросали на землю оружие, поднимали руки и сдавались. После третьего такого выхода режиссер Станислав Говорухин с раздражением сказал: «Что же вы молчите-то все?!» Бортник это пожелание учел и, когда очередь дошла до него, придал своему эпизоду музыкальное решение: загнусавил блатную песню, знакомую ему еще с детства: «А на черной скамье, на скамье подсудимых…» Получилось очень даже живенько.
Вечером того же дня Высоцкий дал концерт в столичном ЦНИИ промзданий.
На другой день снимали убийство Жегловым Левченко. Вот как об этом вспоминает актер Виктор Павлов (он играл убиенного Левченко): «Приехали мы с Высоцким на съемочную площадку очень рано. Работа предстояла важная, должны были снять сцену, где Жеглов убивает Левченко, то есть меня. Чувствую, настроение у Володи какое-то праздничное. Говорит: „Вить, пойдем, чего покажу. Видишь, вон машина новая? Это моя. Поехали, прокачу“. Сели мы в „Мерседес“, сделали круг. А я ему и предлагаю: „Чего на месте-то топтаться? Поехали на Птичий рынок. Тут рядом“. Поехали — и решили по „Птичке“ пройтись.
Накупили голубей… Раньше они стоили «трешку» за пару. Привезли птиц на съемочную площадку, стали выпускать. Все просто обалдели от такой прелести. Приступили к съемкам. Я бегу по снегу, Высоцкий в меня стреляет. Ба-бах… падаю. Помню: Володя подбегает с бледным лицом, берет мою руку, целует: «Голубятник, вставай. Я тебя никогда не убью».
23 февраля Высоцкий дал концерт в одной из войсковых частей в Киеве.
В тот же день в газете «Московский литератор» появилась первая публикация о крамольном альманахе «Метрополь» под хлестким названием «Порнография духа». Появилась она не случайно, а как ответ на ту кампанию в защиту альманаха, которая уже затевалась в Америке и в Западной Европе (отметим, что два экзампляра альманаха были нелегально переправлены в две страны: США и Францию). В ответ целая группа именитых советских писателей не оставляла от этого литературного сборника камня на камне. Вот лишь несколько таких отзывов.
С. Наровчатов: «Откровенно говоря, ожидал от этого альманаха чего угодно, но не такого низкого уровня. Добрую половину его заполняет этакая приблатненность. Будто уголовникам разрешили без контроля администрации выпустить свой литературный орган… Другая часть материала — отходы производства писателей-профессионалов. То, что заведомо не могло пойти в любые журналы по причинам художественной несостоятельности, отдано многотерпеливым страницам „Метрополя“.
