Благородный Дом. Роман о Гонконге. - Джеймс Клавелл

— Проклятый гну…

— Стоп! — Горнт все так же улыбался, но она осеклась, почувствовав опасность. — Я никак не хотел напугать вас — лишь поразвлечь, — спокойно произнес он. — Подурачились, и довольно. Правда. — Он отпустил её, и она, все ещё тяжело дыша, соскочила с кровати.

Сердито подойдя к зеркалу, чтобы поправить одежду и прическу, и увидев, что он по-прежнему лежит себе на кровати и наблюдает за ней, она резко повернулась.

— Ублюдок черноглазый!

Горнт расхохотался, да так заразительно, трясясь всем телом, что она, тут же поняв, насколько все это глупо, тоже стала смеяться. Через минуту оба уже изнемогали от смеха: он — развалившись на кровати, Кейси — прислонясь к рундуку.

Вернувшись на палубу добрыми друзьями, они выпили шампанского: открытая бутылка уже охлаждалась в серебряном ведерке. Молчаливый исполнительный стюард обслужил их и удалился.

У причала в Коулуне Кейси снова поцеловала Горнта.

— Спасибо за прекрасно проведенное время. Встретимся во вторник, а может, и раньше!

Она сошла на берег, долго махала яхте рукой, а потом поспешила к себе в отель.

Очкарик У тоже спешил — к своим. Его переполняла усталость, беспокойство и страх. Пробираться между лачугами переселенцев высоко над Абердином было непросто: ноги скользили по грязи и мусору, идти приходилось в гору, так что Очкарик уже порядком запыхался.

Мчащаяся по бетонным желобам ливневой канализации вода местами переливалась через край, бурный поток отнес многие халупы в сторону, и от этого впечатление хаоса лишь усиливалось. Кое-где над развалинами висел дым, некоторые руины ещё тлели. С началом оползней то здесь, то там вспыхивали пожары, которые быстро перекидывались с одного утлого жилища на другое. Обогнув оставленный оползнем глубокий провал, где позавчера чуть не погибла Пятая Племянница, он увидел, что новые смещения земляных пластов разрушили на том же участке ещё более ста жилищ.

Лавка, где продавались сласти, исчезла, а вместе с ней и старуха-продавщица.

— Где она? — поинтересовался Очкарик.

Китаец, который копался в обломках, выбирая хорошие деревянные части, уцелевший картон и рифленое железо, лишь пожал плечами.

— Как там наверху? — спросил У.

— Так же, как и внизу, — ответил тот, запинаясь. — Где-то лучше, где-то хуже. Джосс.

У поблагодарил его. Он шёл босиком — туфли, чтобы не испортить, нес в руках, — и теперь уже не держался ливневой канализации, а карабкался между развалинами, стараясь найти тропинку, что вела, извиваясь, в гору. Оттуда, где находился Очкарик, нельзя было разглядеть того места, куда он держал путь, но вроде там ничего страшного не происходило. Ему разрешил сходить проведать своих Армстронг, когда по радио снова передали о страшных оползнях в этой части района переселенцев. «Но смотри, возвращайся как можно скорее. Ещё один допрос запланирован на семь».

— О да, я вернусь, — пробормотал он вслух.

Допросы выдались очень утомительными, но для Очкарика прошли не без пользы: его очень хвалили Армстронг и Кросс, и теперь место в Эс-ай ему уже было обеспечено, перевод туда должен был состояться на следующей неделе, а дальше его ждала учеба. Он мало спал, отчасти потому, что допросы шли сутки напролет, отчасти из-за желания преуспеть. Клиент все время перескакивал с английского на нинтокский диалект, потом на кантонский и снова на английский; следить за бессвязной речью было тяжело. Но стоило Очкарику дотронуться до свернутых в рулончик купюр — редкого гостя в его кармане, — выигрыша на скачках, как им овладевала необычайная легкость, благодаря ей он и держался все эти трудные часы.

Вот и сейчас У дотронулся до денег, желая убедиться, что они на месте, и благословляя свой джосс, а затем полез дальше по узкой тропинке, которая иногда прерывалась возле шатких мостиков, перекинутых через небольшие овраги, и вела все выше и выше. Навстречу попадались люди, спускавшиеся вниз, другие поднимались вслед за ним наверх, и по всему склону холма разносились удары молотков — все что-то перестраивали, заново перекрывали крыши.

До места, где жили его родственники, оставалась какая-то сотня ярдов, надо было лишь повернуть за угол. Он повернул и замер. Ничего — лишь глубокая расщелина в земле и нагромождение обломков и грязи, рухнувших лавиной на глубину двести футов. А ведь ещё вчера здесь стояли сотни жилищ.

Ошеломленный, он поднялся выше, обогнув коварный оползень, и постучался в дверь ближайшего жилища. Ему открыла окинувшая его подозрительным взглядом старуха.

— Извините меня, Почтенная Дама, я — сын У Чотама из Нинтока…

Старуха, Однозубая Ян, тупо уставилась на него, потом начала что-то говорить, но У ничего не понял, поблагодарил её и пошёл прочь: он вспомнил, что здесь поселилась семья Ян, чужаки с севера, из Шанхая.

Приблизившись к высшей точке оползня, он остановился и постучал в другую дверь.

— Извините, Досточтимый Господин, но что тут произошло? Я — сын У Чотама из Нинтока, и здесь жила моя семья. — Он указал на расщелину.

— Это случилось ночью, Почтенный У. — Человек говорил на одном из кантонских диалектов, который У понимал. — Мы услышали звук, будто прогрохотал старый кантонский экспресс, потом донесся гул откуда-то из-под земли, раздались крики, и пошли полыхать пожары. Такая же история была в прошлом году вон там. Ну вот, тут же начались пожары, но дождь погасил их. Цзю ни ло мо, какая скверная была ночь! — У этого соседа, старика, зубов во рту совсем не осталось, и когда он раскрывал его, все лицо искажалось гримасой. — Благослови всех богов, что ты не ночевал там, хейя? — И он закрыл дверь.

У снова посмотрел на расщелину, а потом побрел вниз по склону холма. В конце концов он нашел одного из старейшин поселка, тоже родом из Нинтока.

— А-а, Очкарик У, Полицейский У! Несколько человек из твоей семьи вон там. — Он ткнул скрюченным иссохшим пальцем наверх. — В доме твоего родственника У Вампака.

— А сколько погибло, Досточтимый Господин?

— Ети их, все эти оползни, откуда я знаю? Я что, хранитель этого склона? Пропавших без вести десятки.

Очкарик У поблагодарил его. Когда он нашел нужную лачугу, там был Девятый Дядюшка, Бабушка, жена Шестого Дядюшки и их четверо детей, и жена Третьего Дядюшки с ребенком. У Пятого Дядюшки была сломана рука, и он держал её в наспех сделанном лубке.

— А остальные? — спросил он. Не хватало семи человек.

— В земле, — сказала бабушка. — Вот чай, Очкарик У.

— Благодарю вас, Почтенная Бабушка. А Дедушка?

— Он отошел в Небытие ещё до оползня. Он отошел в Небытие ночью, до оползня.

— Джосс. А Пятая Племянница?

— Нет её. Пропала куда-то.

— Может, она ещё жива?

— Может быть. Шестой Дядюшка ищет её сейчас внизу, и остальных тоже, хотя она — бесполезный рот. А где мои сыновья, и их сыновья, и их?

— Джосс, — печально произнес У. Он не проклинал богов и не благословлял их. Боги совершают ошибки. — Мы воскурим «палочки судьбы»[356], чтобы они смогли благополучно переродиться, если есть это перерождение. Джосс. — Он присел на ломаный ящик. — Девятый Дядюшка, а наша мастерская, наша мастерская повреждена?

— Нет, благодарение всем богам. — Бедняга был в ступоре. Он потерял жену и троих детей, а сам каким-то чудом выбрался из грязевой пучины, которая поглотила всех. — Мастерская в целости.

— Хорошо. — Все бумаги и материалы к проекту «Фридом файтер» тоже уцелели — вместе со старой пишущей машинкой и древним копиром «Гештетнер». — Очень хорошо. Значит, так, Пятый Дядюшка, завтра ты покупаешь станок для формовки пластика. Теперь мы будем делать цветы сами. Шестой Дядюшка поможет тебе, и мы снова начнем работать. Тот с отвращением сплюнул.

— А платить-то за него чем? Как нам начинать? Как мы сможем… — Он замолк и вытаращил глаза. Все ахнули. Очкарик У вытащил свернутые в рулончик банкноты. — Айийя, Досточтимый Младший Брат, теперь я вижу, что ты наконец поумнел и последовал примеру Змеи!

— Как мудро! — с гордостью провозгласили хором все остальные. — Благословите все боги Младшего Брата!

Молодой человек не стал возражать. Что ни скажи, все равно не поверят, пусть думают что хотят.

— Завтра же начинайте искать хороший подержанный станок. Заплатить можешь только девятьсот долларов, — сказал он старшему брату, зная, что, если нужно, можно будет выделить на это и полторы тысячи.

Потом он вышел на улицу — договориться с родственником, владельцем этой лачуги, чтобы тот сдал оставшимся без крова угол, покуда не отстроятся, — и торговался с ним, пока не счел арендную плату подходящей. Довольный тем, что сделал все возможное для клана У, Очкарик оставил родню и побрел вниз по склону назад в Главное управление. Душа разрывалась от горя, так и хотелось крикнуть богам, что это несправедливо или безрассудно — забрать у него стольких родственников, забрать Пятую Племянницу, которой всего день или два назад была дарована жизнь во время другого оползня.