Рай - Абдулразак Гурна

и своего имущества. За немногие часы, что они провели здесь, лагерь приобрел сходство с маленькой деревней. Кое-кто звал Юсуфа выпить чаю или делал менее пристойные предложения. Больше всего народу толпилось вокруг Симбы Мвене, который развалился, опираясь на мешки, а слушатели наклонялись ближе послушать его рассказы о немцах. Симба с восторгом повествовал о строгости и неумолимости немцев. Малейшее нарушение карается, сколько бедолага ни молил бы о милости и ни клялся исправиться, говорил он.

— У нас, если виновный выкажет раскаяние, нам уже трудно его наказать, особенно когда приговор суров. Люди приходят и просят за осужденного, у всех есть близкие, кто будет оплакивать казненного. А у немцев все наоборот. Чем суровее наказание, тем судьи решительнее и непоколебимее. Как только приговор произнесен, можешь молить, пока у тебя язык не распухнет, а немец будет стоять перед тобой, глаза у него сухие, ни малейшего смущения на лице. А потом ему надоест тебя слушать, и ты поймешь, что выхода нет — только принять наказание. Вот как они проделывают все то, на что, как мы видели, они способны: не позволяют сбить себя с толку.

Сгущались сумерки, воздух наполнился ревом и воплями животных, которые пришли к воде поесть и напиться. Юсуф никак не мог заснуть, его мучил страх, лежать было неудобно. Поразительно — как это они расположились на продуваемом склоне горы, ночью, а вокруг рыщут голодные звери, рычат на расстоянии одного прыжка. И тем не менее, похоже, уснули все, кроме стражей, забаррикадировавшихся позади мешков с товарами. А может быть, никто и не спит, думал Юсуф, может, лежат молча и терзаются тревогой.

5

С каждым днем пейзаж вокруг менялся: они постепенно спускались с горной вершины, земля становилась более сухой, поселения встречались реже. Через несколько дней они вышли на плато, и каждый шаг каравана вздымал тучи песка и пыли. Редкий кустарник был чудовищно искривлен, исковеркан, словно его существование было пыткой. При виде той негостеприимной земли, по которой им предстояло пройти, стихли и песни носильщиков, угасло веселье. Они оживлялись, завидев вдали большие стада, злобно спорили о том, что это за животные. В первые дни внутренности Юсуфа словно превратились в жидкость, тело было измучено усталостью и лихорадкой, в лодыжки и руки впивались колючки, кожа горела от укусов насекомых. Он не понимал, как хоть что-то способно выжить в столь жестоких и свирепых местах. По ночам от рева хищников в его сны проникали кошмары, и поутру он толком не мог разобраться, спал ли ночью или так и лежал, скорчившись в страхе. Но и на этой равнине они натыкались на людей и на поселения. Люди казались такими же иссохшими, как кустарник, от тела оставалась лишь необходимая для жизни малость. Дядя Азиз распорядился дарить в каждом поселении, мимо которого они проходили, какую-нибудь мелочь, чтобы снискать благоволение жителей и получить от них полезные сведения.

Теперь Юсуф догадывался, почему дядю Азиза звали сеидом. При любых обстоятельствах он выглядел невозмутимым, пять раз в день в установленные часы читал молитву, с его лица почти никогда не сходило выражение снисходительной отстраненности. Самое большее — он хмурился при задержках или стоял, напряженно выпрямившись, нетерпеливо дожидаясь, пока исправят какую-нибудь поломку. Говорил он редко, в основном с Мохаммедом Абдаллой — с ним он подолгу беседовал каждый вечер по окончании дневного перехода. Но Юсуф чувствовал, что купец замечает все существенное, что случается в пути. Порой он видел, как тот посмеивается сам с собой, следя за ужимками носильщиков, а однажды после вечерней молитвы подозвал мальчика и положил руку ему на плечо.

— Ты вспоминаешь отца? — спросил он.

Юсуф онемел. Дядя Азиз чуть-чуть подождал, а потом неторопливо улыбнулся его молчанию.

Мньяпара взял Юсуфа под крыло. Он звал его всякий раз, когда видел нечто, что считал нужным показать Юсуфу, объяснял ему особенности и хитрости краев, по которым они шли. Носильщики предупреждали Юсуфа, что мньяпара оприходует его, не успеет караван так уж далеко отойти от города.

— Ты ему нравишься, кому бы не понравился такой смазливый мальчонка? Должно быть, к твоей матери наведался ангел.

— Ты уже нашел себе мужа, красавчик! — Симба Мвене закатился смехом, скроив на потеху компании гримасу разочарованного любовника. — А что же делать всем остальным? Ты слишком хорош для этого урода. Приходи сегодня ночью, сделай мне массаж, и я научу тебя любви.

Симба Мвене впервые заговорил с ним на такой лад, и Юсуф нахмурился в изумлении. Симба Мвене приобрел популярность среди носильщиков и охранников, вокруг него всегда собиралась небольшая группа приближенных, словно передвижной двор. Главным «придворным» был невысокий кругленький человечек по имени Ниундо. Он первым смеялся, первым произносил хвалу и преданно следовал по пятам за Симбой Мвене. Если Мохаммед Абдалла и Симба Мвене оказывались рядом, Ниундо становился не на виду у мньяпары и передразнивал его, стараясь рассмешить носильщиков и свирепо глядя на тех, кто не находил его ужимки забавными. Юсуф знал, что Мохаммед Абдалла следит за Симбой Мвене и не раз уже заговаривал о нем с дядей Азизом. Теперь Юсуфу приказывали сидеть рядом с купцом и его помощником на циновке, пока они вели свой вечерний разговор, а он норовил удрать и послушать рассказы носильщиков. Мохаммед Абдалла был недоволен тем, что Юсуф не понимает по-арабски, но он вкратце переводил ему наиболее интересные моменты из разговоров с дядей Азизом.

— Присмотритесь к этому болтуну! — сказал Мохаммед Абдалла однажды вечером, наблюдая за шумной группкой, рассевшейся вокруг Симбы Мвене. — Я воткну в него отличный большой шип, и уж он у меня попляшет, если вздумает чудить. Он убил человека, вот почему он отправился с нами в путь. Хочет заработать столько, чтобы заплатить всем пострадавшим, или погибнет, если такова будет воля Бога. По моему ручательству он получил шанс искупить вину. Иначе родня убитого отдала бы его немцам на казнь, а немцы бы его вздернули, им это раз плюнуть. Они такое любят. Доставь им убийцу, и у них загорятся глаза, они примутся мастерить виселицу. Он пришел ко мне со своей историей, и я согласился его взять. А теперь посмотрите на него хорошенько. У меня есть предчувствие насчет этого Симбы Мвене. В его глазах — жестокость, безумие. Он нарывается на неприятности. С виду может показаться, будто его точит голод или он рвется что-то делать, но я думаю, он жаждет боли. Ничего, дорога выбьет это из него. Несколько месяцев среди дикарей — лучший способ выяснить, в чем у человека слабость.

Мохаммед Абдалла