Верхом на тигре. Дипломатический роман в диалогах и документах - Артем Юрьевич Рудницкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Пустили Польшу по ветру»
Подписание пакта Молотова-Риббентропа еще не было гарантией четвертого раздела Польши. Во всяком случае, по тем лекалам, которые были обозначены в секретном протоколе. Выполни англичане с французами свои обязательства по защите своего союзника, СССР мог передумать и вступить на территорию Польши для ведения совместных действий против Германии. Конечно, для этого Лондон, Париж и Варшава должны были постараться, и сильно постараться.
В этой связи отметим одну из шифртелеграмм польского посла в Лондоне Эдварда Рачиньского, умевшего анализировать и просчитывать ситуацию. 23 августа 1939 года он докладывал в Варшаву о своей беседе с британским министром иностранных дел лордом Эдуардом Галифаксом. Советско-германский договор еще не был подписан, но визит Риббентропа в Москву уже начался, и не вызывало сомнений, что с пустыми руками этот нацистский руководитель в Берлин не вернется.
Телеграмма Рачиньского содержала любопытные моменты.
Она охарактеризовала позицию Галифакса, отражавшую позицию его страны. Суть ее сводилась к поиску мирных развязок с Германией, которые могли быть достигнуты только за счет Польши, в виде «второго Мюнхена». «Из беседы с Галифаксом у меня сложилось впечатление, что правительство в Лондоне, не возвращаясь к своим обязательствам, решило снова искать компромисс»{248}. Под обязательствами имелись в виду английские гарантии безопасности Польше, которые были даны 31 марта 1939 года. Выполнять их англичанам явно не хотелось. 25 августа они подписали с поляками договор «об общей защите», который тоже не выполнили.
«Сомнительные друзья». Карикатура из британского журнала «Панч» от 27 сентября 1939 г.
Рачиньский (как и польское правительство) был заинтересован в том, чтобы британцы свое слово сдержали, что могло коренным образом повлиять на поведение как Германии, так и Советского Союза. Поэтому посол изложил Галифаксу свое видение возможного развития событий:
Я убежден, однако, что советское соглашение с немцами не может послужить основой для искренней дружбы и даже для сколько-нибудь долговременной. С советской стороны оно является следствием страха в сочетании со стремлением получить выгоду. Если западные державы будут действовать отважно и при необходимости станут сражаться вместе с нами плечом к плечу, Советы (которые так или иначе получат политические дивиденды) не скомпрометируют себя единением с Германией… Но если Польше придется защищаться в одиночку и если произойдет «дипломатическое отступление», германо-советское взаимодействие осуществится в полной мере, причинив огромный ущерб Франции и Англии, угроза которым приобретет непосредственный характер{249}.
Аргументы Рачиньского не подействовали на англичан, что явственно продемонстрировали последующие события. Объявив войну Германии 3 сентября 1939 года, англичане, а также французы по-настоящему так и не начали боевые действия. СССР не предавал Польшу. Она не была его союзником, напротив, рассматривалась как враждебное государство, препятствовавшее реализации всех советских внешнеполитических начинаний в межвоенный период, в особенности в канун войны. Поэтому предать Польшу было невозможно по определению. Предают только друзей. Своего союзника предала Великобритания, готовая жертвовать кем и чем угодно ради своего благополучия.
Польша под бомбовыми ударами гитлеровцев. Сентябрь 1939. Фото из французского журнала Vu от 11 октября 1939 г.
Отчаяние сквозило в каждой строчке телеграмм, которые в начале сентября Бек направлял Рачиньскому. «Передайте без промедления лорду Галифаксу, хотя бы ночью… Мы ведем бои по всему фронту с основными силами Германии, бьемся за каждый метр, даже гарнизон Вестерплятте обороняется. Действия военно-воздушных сил [германских] приобретают особенно жестокий характер. У нас огромные гражданские потери. Прошу без промедления сообщить о решении британского правительства относительно статьи о предоставлении безотлагательной помощи»{250} (имелась в виду статья соглашения о взаимопомощи).
Польшу оставили все, даже святой престол. Несмотря на просьбы польского посла в Ватикане, Папа Пий XII не выступил в защиту одной из крупнейших католических стран{251}.
Варшава, хотя уже сознавала бессмысленность всех просьб, все еще умоляла Лондон прийти на выручку. Хотя бы поддержать авиацией, учитывая варварский характер немецких бомбежек. Но англичане и пальцем не шевельнули. Галифакс цинично сообщал, что «германские воздушные силы настолько сильны, что любые наступательные операции британских ВВС на западе не облегчат положение Польши»{252}.
Ну а Советскому Союзу вроде бы не в чем было себя упрекнуть. В течение всего 1939 года он напрашивался на союз с англичанами, французами и поляками, но союз равноправный, при котором учитывались бы его интересы. Москву не услышали, отнеслись к ней с пренебрежением. Убедившись в этом, она повернулась лицом к Германии, которая всеми силами демонстрировала уважительное отношение к советским коммунистам (немецкие сидели в тюрьмах и концлагерях). Вести переговоры прибыл Риббентроп, министр иностранных дел, крупная фигура в рейхе. Не то что главы британской и французской делегаций – не располагавшие полномочиями адмирал Дракс и генерал Думенк.
Начало Второй мировой войны как будто подтвердило правильность выбора, сделанного СССР. Однако в дальнейшем та легкость, с которой Гитлер завоевал Западную Европу, заставила задуматься. Не пришла ли пора готовиться к внешнеполитическому развороту, учитывая, что Германия, уладив все дела на западе, непременно займется востоком? С другой стороны, такая перемена была чревата определенными издержками: можно было утратить столь «изящно» и легко осуществленные территориальные приобретения, и в первую очередь – земли Восточной Польши.
Переориентация на Великобританию, за которой стояли Соединенные Штаты Америки, неизбежно поставила бы под вопрос судьбу Западной Украины и Западной Белоруссии, отнятых у Польши в сентябре 1939 года. В начале Великой Отечественной войны, когда начала складываться антигитлеровская коалиция, так, собственно, и произошло. В Соглашении между правительством СССР и правительством Польской республики 30 июля 1941 года (его подписали премьер-министр польского эмигрантского правительства в Лондоне Владислав Сикорский и советский посол в Лондоне Иван Майский) было зафиксировано, что Советский Союз «признает советско-германские договоры 1939 года касательно территориальных перемен в Польше утратившими силу»{253}.
На том этапе подобная сговорчивость была понятна. Исход военной кампании лета 1941 года, в ходе которой немцы отхватили себе не только польские «восточные кресы»[30], но и обширные исконно русские, украинские и белорусские земли, представлялся неясным. Речь шла о выживании советского государства, и Сталин соглашался на что угодно, лишь бы получить международную поддержку. Впрочем, даже тогда советское руководство оставляло для себя лазейку, которая позволила бы в перспективе отказаться от выполнения обязательства о возвращении Польше отобранных у нее земель или сделать это частично. Пункт о «территориальных переменах» носил достаточно общий характер, и, в принципе, его можно было наполнять различным содержанием. В инструкции, направленной Майскому, Молотов
