Миры Роберта Хайнлайна. Книга 11 - Роберт Хайнлайн

В нашей столовой на стене висели два больших циферблата электронных часов, которые управлялись из вычислительного центра релятивистов. А над ними помещались два электронных же календаря. Ну, типа тех, что висят в банках. Когда мы стартовали, оба часовых циферблата показывали одно и то же время по Гринвичу, а календари — одну и ту же дату. Затем, по мере увеличения ускорения и приближения нашей скорости к скорости света, разрыв между временем «Элси» и временем Земли стал становиться заметнее, и он непрерывно нарастал, что отражалось во все большем расхождении показаний обоих часов. Сначала мы об этом много говорили, а теперь просто не обращали внимания на гринвичский циферблат… Ну какое нам дело до того, что сейчас три часа утра следующей среды по Гринвичу, если на корабле наступило время второго завтрака? Ситуация, в общем, сходная с той, которая существует на Земле в связи с часовыми поясами и расхождениями в датах; каждодневного интереса она не вызывает. Я даже не замечаю ворчания Пата насчет того, что ему приходится вставать на вахту в такие непривычные для него часы, так как сам я выхожу на вахту в любое время суток.

А потому я совершенно обалдел, когда Пат разбудил меня свистком в середине ночи и завопил:

«С днем рождения!!!»

«Э? С чьим?»

«С твоим, дурень! С нашим! Да что с тобой? Считать, что ли, разучился?» «Но…»

«Умолкни. Мне как раз принесли торт, и все наши собираются петь "Счастливого дня рождения". Я тебе протранслирую».

Пока они пели, я встал и, натянув штаны, отправился в столовую. У нас была середина ночи и поэтому тут горел только ночник. И все же я видел и циферблаты, и электронные календари; ну и, разумеется, по гринвичской дате был наш день рождения, а с учетом разницы в часовых поясах между Гринвичем и Канзасом сейчас дома как раз наступило время ужина.

Но это не был мой день рождения. Я состоял совсем в другом списке, и мне казалось, что в этом есть какая-то дикая несправедливость.

«Я задул все свечи, парень, — весело объявил Пат, — значит, еще годик нам гарантирован. Ма хочет знать, испекли ли тебе торт там — у вас?»

«Скажи ей, что испекли».

Разумеется, никто ничего подобного у нас не сделал. Но мне не хотелось вступать с ними в объяснения. Ма и без того легко возбудима, так зачем же еще пытаться разъяснять ей Эйнштейна. Что же касается Пата, так он должен был бы соображать получше.

Домашние подарили Пату новые часы. И он сказал, что там есть еще здоровенная коробка шоколадных конфет, предназначенная для меня, — нельзя ли ему ее открыть и пустить по кругу? Я велел ему начинать, а сам не знал, что делать; то ли радоваться, что меня не забыли, то ли обидеться за этот подарок. Я же не мог ни видеть его, ни потрогать. Вскоре я сказал Пату, что мне пора спать, попросил его пожелать всем спокойной ночи и поблагодарить их от моего имени. Заснуть не мог долго; лежал с открытыми глазами, пока не зажглись дневные огни в коридорах.

На следующей неделе на наш стол и в самом деле принесли торт, и все пели для меня, и я получил уйму сделанных из самых лучших побуждений, но совершенно не нужных подарков — а что вы можете подарить человеку на корабле, когда вы едите за одним столом, а снабжаетесь из одного и того же склада? Я встал и поблагодарил всех, кто-то заорал «речь!», и я остался и танцевал с девушками. Тем не менее я никак не мог воспринять и этот день, как день своего рождения, так как мой миновал еще на прошлой неделе.

Пожалуй, именно на следующий день после этого в мою каюту заглянул дядя Стив и, конечно, обнаружил меня там.

— И где это вы прячетесь, молодой человек?

— А? Да нигде.

— Вот и я так подумал. — Он уселся на мой единственный стул, а я лег на койку. — Всякий раз, как ты мне понадобишься, тебя нигде нет. Ты же не стоишь весь день на вахте; и не вкалываешь без передышки где-нибудь еще. Так где же ты торчишь? — Я промолчал. Я и сейчас был там, где проводил большую часть времени, то есть лежал на койке и пялился в потолок. Дядя Стив не отставал: — Когда человек во время полета начинает забиваться в щель, то обычно лучше всего, как я знаю по опыту, предоставить его самому себе. Он либо преодолеет свою тоску сам, либо в один прекрасный день отправится к воздушному шлюзу, не утруждая себя заботой о скафандре. Но в первом и во втором случае ему не хочется, чтоб к нему приставали. Однако ты сын моей сестры, и я несу за тебя определенную ответственность. Что с тобой? Ты никогда не приходишь потрепаться или сыграть во что-нибудь вечерком, а шляешься с тоскливо вытянутым лицом; что тебя грызет?

— Со мной все в порядке, — ответил я зло. Дядя Стив разделался с моим ответом с помощью краткого и крайне неприличного слова.

— Давай-ка выкладывай, мальчуган. С тобой что-то творится с тех самых пор, как погиб «Васко да Гама». В этом, что ли, дело? Сдают нервишки? Если так, то у доктора Деверо есть в запасе пилюли с синтетической храбростью. Никто не обязан знать, что ты их принимаешь, да и стыдиться тут нечего, так как каждый из нас время от времени обнаруживает, что подхватил медвежью болезнь. Мне даже стыдно сказать тебе, какую острую форму она приобрела в первый раз, когда я оказался в бою.

— Нет. Не думаю, что дело в этом. — Честно говоря, я ведь думал об этом, и очень может быть, что все к тому и сводилось. — Дядя Стив, а что случилось с «Васко»?

Он пожал плечами:

— Или реактор пошел вразнос, или они во что-то врезались.

— Но реактор не может пойти вразнос, правда ведь? И в космосе налететь не на что.

— Что ж! И то и другое верно. Но предположим, что реактор все же взорвался. Тогда в миллионную долю секунды корабль должен был превратиться в маленькую звезду. И я не могу представить себе лучшего конца человеческой жизни. Впрочем, и второй вариант тоже был бы скор, так скор, что ты не заметил бы никакой разницы с первым. Думал ли ты когда-нибудь, сколько кинетической энергии мы запихали в этот корабль при такой-то скорости? Доктор Бэбкок говорит, что когда мы достигнем скорости света, то по сути дела превратимся в волновое излучение, хотя и продолжим с удовольствием лопать картофельное пюре с подливкой, не замечая в их вкусе ровным счетом никакой разницы.

— Но мы же на самом деле такой скорости никогда не достигнем?

— Док сказал то же самое. Мне следовало бы употребить слова «если достигнем». Это тебя и беспокоит, малыш? Боишься, что вдруг раздастся «бух!», как на «Васко да Гаме»? Если так, то разреши тебе сказать, что все способы помереть в собственной постели куда хуже… особенно если ты окажешься таким дураком, что согласишься помереть от старости… Кстати, это та судьба, которой я всеми силами постараюсь избежать.