Сын Авроры - Жюльетта Бенцони

— Да, он и впрямь очень красив! Даже красивее, чем его отец! Высок, могуч, но в меру, ладно сложен, держится изумительно, да и силы ему не занимать. А какие у него чудесные глаза!..

— А какой гордый профиль, как гармонично очерчена линия рта... правда, не слишком ли чувственные у него губы? — продолжила госпожа фон Левенгаупт, передразнивая свою сестру. — Блестящий воин с блестящим же умом! Какая элегантность! Слушай, мы ничего не забыли?

— Не думаю, — расхохоталась Аврора, — однако, помимо женщин, у него есть еще одна страсть — выпивка...

— О, все солдаты пьют, уверяю тебя! — отрезала Амалия, явно выгораживая любимого племянника.

— А его отец пьет больше, чем кто бы то ни было! Кто там сказал: «Когда Август пьет, вся Польша потом ходит пьяная»? И все бы ничего, если бы Мориц не тратил на спиртное почти все деньги, которые он получает от отца! Ах, не будь Флеминга, Фридрих Август уже давно дал бы мальчику нужную сумму на восстановление полка! Это же ясно как божий день: Флеминг хочет, чтобы мой сын спился, стал дебоширом и изгоем общества еще до совершеннолетия.

— Быть может, мы могли бы...

Амалия не успела закончить: в комнату вошел слуга с письмом для госпожи фон Кенигсмарк. Это было письмо от короля!

И какое! Выражаясь языком кратким и подчеркнуто сухим (который не имел ничего общего с пылкими, витиеватыми речами давно ушедших дней), Август II потребовал от «госпожи настоятельницы капитула Кведлинбурга» скорейших извинений перед первым министром. В противном случае, писал он, немилость со стороны суверена ей обеспечена!

Поутихшая было ярость с новой силой захлестнула Аврору. Дрожащей рукой она скомкала ненавистное ей письмо и швырнула его в камин:

— Я? Я должна извиниться перед этим ничтожеством, перед этим дьявольским отродьем, перед этим... Никогда! Я лучше тотчас же вернусь в монастырь!..

— И бросишь Морица на произвол судьбы? — быстро спросила Амалия. Ей не требовалось выхватывать из огня стремительно чернеющую бумагу: она прекрасно понимала, о чем в нем говорилось. — В данной ситуации король предстает не менее ничтожным, чем Флеминг, раз позволяет себе так унижать мать своего сына, но ты... У тебя достаточно такта и выдержки, чтобы с этим справиться...

— Унижать? Ничтожный? О чем вы?

В комнату вошел Мориц, принеся с собой холод вечерних улиц и запах городских туманов. С его приходом гостиная, казалось, уменьшилась вдвое. Молодой человек подошел к Авроре и Амалии и поочередно обнял их обеих. Тетя Морица не понаслышке знала, каким вспыльчивым может быть ее племянник, а потому сказала с деланной небрежностью:

— Ну, мальчик мой, всем известно, что я сначала говорю, а потом уже думаю! И ты, должно быть, знаешь, что отношения между родителями бывают далеко не так просты, как кажутся. Да и мать у тебя скора на расправу: она обвинила Флеминга перед королем, но... но сделала это немного эмоционально. А еще...

— Ей придется просить прощения у этого скряги? Из-за меня, не так ли? — добавил Мориц с горечью в голосе, которая заставила сердце Авроры болезненно сжаться.

Она крепко обняла его:

— Нет. Что ты себе напридумывал? Разумеется, мне не нравится, что Флеминг мешает тебе восстановить разбитый под Гадебушем полк! Да что там — тебе не платят даже твоих личных денег. Это невыносимо!

— А мне невыносимо видеть, как моя гордая мать раз за разом идет на уступки и исполняет чьи-то там поручения лишь потому, что проклятый Флеминг постоянно вставляет вам палки в колеса! Но вам больше не придется это терпеть: я ухожу!

— Но куда? — хором воскликнули сестры.

— К принцу Евгению. Он меня знает и ценит, в этом я не сомневаюсь. Вместе с ним я смогу быть уверенным в своем славном будущем. К тому же он очень щедр.

— Ты будешь биться с турками? — вопросительно пробормотала Аврора.

— А какая мне разница? Они такие же враги, как и остальные, не более и не менее, — рассмеялся Мориц. — Ну же, маменька, не терзайтесь! Я верю в мою путеводную звезду, а рядом с принцем Евгением она воссияет, как никогда, вот увидите!

— И ты уезжаешь один? — спросила Амалия.

— Коня и слуги для меня будет более чем достаточно! А Флеминга прикажите выбросить в окно, если только он сюда сунется!

Мориц расхохотался, повернулся на каблуках и вышел так же внезапно, как и появился, оставив после себя морозный свежий воздух, словно после бури... Удивляться тут было нечему: он предпочитал перемещаться именно так, быстро и уверенно.

— Господь милосердный, — простонала Амалия, — пусть он вернется целым и невредимым! Он ведь еще совсем ребенок!

— И сумасброд! Однако же он прав! Уж лучше быть рядом с принцем Евгением, чем помирать со скуки в женском болоте при дворе короля, от которого только и получаешь, что упреки да колкости!

Амалия, присевшая было на маленькую подушечку, вдруг резко вскочила на ноги:

— Когда он вернется, знаешь, что тебе нужно будет сделать? Женить его! И желательно на ком-то побогаче. Так он ни в чем не будет нуждаться!

— Я уже думала об этом, но вряд ли мой малыш согласится променять свою свободу на богатую женщину. К тому же не забывай о Флеминге...

Она замолчала и, погрузившись в глубокое мягкое кресло с высокой спинкой, надолго задумалась. В конце концов, она решила, что ей не удастся выгодно женить Морица, если только она не помирится с королем. И плевать, что ради этого придется извиняться перед первым министром. Когда на кону стояла судьба родного сына, графиня была готова на все. К тому же усмирить гордыню оказалось не так уж трудно.

* * *

На следующий день вместо своих обычных нарядов, блистающих красотой и роскошью, госпожа фон Кенигсмарк облачилась в черное одеяние настоятельницы и приехала во дворец. Флеминга в гостиной не было: похоже, он не ожидал ее так скоро. Аврору провели в рабочий кабинет первого министра, где тот, сидя за столом, увлеченно что-то писал. Женщина испытала смутное удовлетворение, когда при виде ее Флеминг вздрогнул и чуть не выронил перо. Еще раз внимательно оглядев графиню с головы до ног, первый министр торопливо поднялся и произнес:

— Прошу принять мои глубочайшие извинения: сами понимаете, неотложные дела...

Она удостоила его сухим кивком и села в кресло возле стола, прежде чем Флеминг успел предложить ей место. На лице Авроры сквозила тень хитрой усмешки:

— Не стоит путать роли, господин министр. Знаете ли вы, что привело меня сюда?

— Н... нет, не знаю. Хотя, вероятно, это все беспорядочная жизнь вашего сына. Какая жалость!.. Что он опять натворил?

Пренебрежительный, почти презрительный тон, с каким были сказаны эти слова, буквально взбесил Аврору, но она нашла в себе силы сдержаться: