Аэрофобия - Василий Ершов

Подплыл автобус, к самому трапу. Пассажиры ворча прыгали с нижней ступеньки в коробку автобуса, на руках передавали детей. Кого-то тошнило через поручень.

Пассажиров увезли, и больше к стоящему почти по оси в воде самолету никто не подъехал.

Мы вышли на трап: вода рекой уносилась по перрону. От мокрых деревьев под лучами июльского солнца поднимался пар. Влажный воздух был напоен ароматом аэродромных трав; дышалось с наслаждением.

А — хрен с ним, — в голосе командира звучало глубокое удовлетворение от сделанного дела. — Ноги горят… Пошли!

Он кряхтя стащил башмаки, сунул носки в карман, засучил штаны, закурил папиросу и шагнул в теплую чистую воду. Я последовал за ним. И мы, босиком, с башмаками в руках, поплелись по водичке в АДП. И так приятно было натруженным подошвам, которые ласкали струйки воды, нагретой от раскаленного бетона, так свежо было вокруг, так сияло солнышко, так пело сердце от доверия капитана, от того, что я не подкачал и справился… На всю жизнь запомнил я этот полет в Хабаровск.

— Нормально, — не спеша говорил капитан между затяжками. — Створ держать умеешь. А вот добирать перед касанием не надо. Пусть она плюхнется в воду: скорее продавит до бетона, зацепится резиной. — Он ухмыльнулся: — Хор-рошая трепка! И РП молодец: молчал, пока не сели. Схожу на вышку, скажу ему пару добрых слов от экипажа.

Руководитель полетов сам опомнился, примчался за нами на машинке; усы фонтанов разлетались из-под колес. Мы залезли в нее босиком. На лбу мужика блестел пот. Мы пожали руки, поблагодарили за грамотное решение. Он спросил:

— Ну как? Таскало?

— Нормально. Но тянул ты время, брат, тянул… я понимаю.

— Да… думал же, стечет, а тут, вижу, новая гроза подходит. Ну, деваться некуда: дал «слой воды пятьдесят». Стоял, смотрел, как вы садитесь… да ни хрена не видно! Ну, слава Богу, справились, молодцы, — скороговоркой выпаливал диспетчер. — Нет, ну картинка: экипаж босиком по перрону… в фуражках! Кино!

Он отер пот со лба и засмеялся — возбужденным, счастливым смехом человека, которого благополучно миновала внезапная опасность.

Спустя несколько лет, уже на Ту-154, вместе с любимым капитаном Вячеславом Васильевичем Солодуном, Человеком с большой буквы и пилотом от Бога, отбивались мы в симферопольской аэродромной конторе от какого-то бюрократа, зацепившегося за закорючку в бумагах и трактующего ее так, что вылетать нам было никак нельзя.

Требовалось связаться по телефону с Красноярском, вызвать начальника, чтобы он устно что-то подтвердил. Экипажу же бюрократ не верил.

В Красноярске была еще ночь, начальство отдыхало; корячилась задержка.

Вячеслав Васильевич, мягчайший, добрейший, вежливейший, порядочнейший человек, обладающий талантом наставника, умеющий растолковать, убедить, расположить к себе человека, — час бился в чугунную душу чиновника. И когда, весь красный, выскочил из кабинета, хватаясь трясущимися руками за кобуру пистолета, я испугался.

— Слава, Слава, да успокойся ты, да не трать нервы на этого… да ты что! — я схватил его за руки и почувствовал внутренний гул: как будто трансформатор сидел внутри человека, готовый вот-вот взорваться. — Нам же еще в санчасть! Слава! Слава!

— Вася, ну что за люди! Ну как же так можно! Какая сволочь! Вася! — командир растерянно смотрел на меня. — Ведь он все понимает! Сволочь! Убить…

Я как мог успокоил своего инструктора. Он как-то осел, бесцветным голосом, полным безнадежности, прошептал:

— Эх… книгу бы про это написать…

Вопрос решился в кабинете сменного начальника аэропорта за две минуты. Задержка была никому не нужна, человек, бывший летчик, взял ответственность на себя: мелочь была несущественная. При нас снял трубку и отчитал того чиновника как положено.

Я все боялся, что командир не пройдет санчасть, потом опомнился: мы же отдыхали в профилактории, там же уже и предполетный медосмотр прошли. Вот ведь как вышибает внезапная заморочка на земле — а нам же еще в полет!

А уж грозы в тот день по трассе были! Как на заказ. Мы заходили в Актюбинске между столбами ливня, молнии стегали землю по сторонам под синими тучами, и мне, молодому капитану-стажеру, было страшновато, но инструктор так доходчиво, наглядно и убедительно подтолкнул меня к якобы самостоятельному решению, что я извернулся и примостил лайнер на влажную полосу, как пушинку. И только поразился тому, как этот же человек еще пять часов назад трясущимися руками хватался за кобуру.

Филаретыч, штурман мой верный, рассказывал, как однажды, еще радистом на Ил-14, попал он в переплет. Везли полный самолет пассажиров из Кежмы в Богучаны, и на снижении, уже на прямой, после выпуска шасси, не загорелась одна лампочка. Не вышла нога.

Если бы не вышла передняя, то выпустить ее можно было бы из кабины, вручную, открыв лючок в полу, вытолкнув и поставив ногу на замок выпущенного положения специально для этого предусмотренной на борту аварийной штангой, которая хранится в кабине.

Но тут-то не выпустилась основная нога.

Прошли над стартом, диспетчер подтвердил: таки правая нога не вышла, и створки гондолы шасси закрыты. Явно что-то с замком. Может, заело.

Особый случай полета. Внутри, конечно, холодок. Давай читать Руководство. Там все расписано на такие случаи: как приземляться, как поддержать креном и катиться на двух ногах, когда выключать двигатели, как укладывать машину на крыло и т. п. А то ведь, не дай Бог, что-нибудь сделаешь не по Руководству, или, еще хуже, забудешь выполнить какую-нибудь из его рекомендаций, — получишь потом по полной программе.

Пассажиров, естественно, проинструктировали. Бортпроводников к этому времени на Ил-14 уже не предусматривалось, потому что времена, когда он был лайнером и летал через всю страну, миновали. Поэтому радист, как наиболее свободный член экипажа, вышел в салон и провел среди пассажиров работу, заключающуюся, в основном, в проверке, хорошо ли затянуты ремни. Инструктаж был короток: принять рекомендуемую позу (он показал какую), не отстегиваться до полной остановки самолета на земле, а после остановки ждать команды члена экипажа на выход.

Сначала, как водится, капитан попытался выронить из ниши застрявшую ногу, создав в полете перегрузку, то есть, на снижении крепко потянув на себя штурвал. Пассажиров в сиденья вжало, а нога шасси все равно осталась на замке.

Потом он попробовал подойти к полосе на минимальной высоте, с кренчиком на выпущенную ногу, пристукнуть ею о землю и уйти на второй круг. Из этой затеи тоже ничего не вышло: стукнули и ушли, а нога все так же покоилась в нише.

Да оно ничего и выйти не могло, потому что замок крепко удерживал ногу в убранном положении, а тросик открытия замка, как потом выяснила комиссия, то ли оборвался, то ли болт его крепления к замку лопнул.

Посовещавшись с экипажем, командир решил сажать самолет на брюхо, с убранным шасси. Риск повредить самолет при этом минимален: ну, лопасти винтов погнутся. Касание о землю произойдет гондолами шасси и хвостовой частью фюзеляжа; низко расположенное крыло не даст машине опрокинуться.

Если же садиться на левую и переднюю ноги, неизбежен увод самолета в конце пробега на обочину, а затем — касание и последующее разрушение крыла, вокруг которого самолет обязательно крутанется перед остановкой.

Было выработано топливо, почти до конца, чтобы уменьшить вероятность возгорания при возможном разрушении конструкции.

Аварийная посадка самолета с убранным шасси производится не на бетон, а на предусмотренную для таких случаев грунтовую полосу.

Эта грунтовая полоса была вообще единственная в Богучанах: хрящеватый каменистый грунт с вкрапленной в него укатанной галькой. Хорошо бы было после дождя: грунт немного размокал, колеса шасси наматывали его вместе с галькой, разбрасывали по сторонам; иногда галька била винты, и их потом аккуратно запиливали.

Но в этот раз стояла сушь, и вероятность возникновения случайной искры от трения металла по сухой гальке была высокой.

Наконец, все было готово. На перроне стояли рядом скорая помощь и все имевшиеся в поселке пожарные машины. Масса зевак, привлеченных невиданным зрелищем, висела на заборах.

Как рассказывал потом радист, страшнее всего ему было, когда двигатели выключились и лопасти винтов повернулись во флюгерное положение, чтобы поток их не раскручивал. Наступила тишина, чуть разбавленная шумом раздираемого воздуха. Вот этот момент он вспоминает до сих пор с содроганием.

Потом чиркнуло. Потом еще раз, еще — капитан таки притер самолет на брюхо. Машина загрохотала.

И вдруг за окном полыхнуло. Естественно, в каждой голове мелькнуло: «Ну, все!» Только пассажиры сидели в рекомендуемой позе, головы на коленях, прикрытые руками, поэтому они пламени не видели. Да оно и лучше.