Интеллигенция (февраль 2008) - журнал Русская жизнь

Лианозово (конец 50-х - начало 70-х)

- Ядром этого салона была семья художников Ольги Потаповой и Евгения Кропивницкого, которые жили в Долгопрудном, плюс породнившийся с ними Оскар Рабин, который с женой Валентиной Кропивницкой поселился в Лианозово. А идеологическим фундаментом было лагерное изгойство шаламовского толка. Это был такой форпост поколения, ужаленного войной и лагерями, и если в целом по Москве это было размыто - во дворе моего детства на Плющихе, например, кто-то воевал или сидел, а кто-то нет, но внимания на этом никто не акцентировал, - то в Лианозово это все было в концентрированном виде. И в бараке Рабина, и в квартире Кропивницких этот концентрат рванул. Люди с активными протестными настроениями, вынужденные выживать и не могущие забыть свой экстремальный военно-лагерный опыт, собрались и стали философствовать, чтобы просто осознать себя.

Там впервые появился и проявился Игорь Холин, великий поэт. Он шел в библиотеку, брал сборник Исаковского и сам, интуитивно, начинал доходить до того, как пишутся стихи. А потом писал: «Кто-то выбросил рогожу, кто-то выплеснул помои, на заборе чья-то рожа, надпись мелом - „Это Зоя“. Выходной, начало мая, скучно жителям барака…» Потом он приносил эти стихи Кропивницкому, а тот говорил: смотри, а есть ведь еще и другие размеры, рваный стих, белый. И Холин писал: «Умерла в бараке, сорока семи лет, детей нет, работала уборщицей в мужском туалете, для чего жила на свете?»

Тут же пишут картины, тут же пишут стихи, приходят новые гости, люди знакомятся…

Это возникло и пошло в рост так быстро и неожиданно, что КГБ просто не успел ничего с этим сделать. Они могли только отслеживать, но салон появился и зажил самостоятельно. К тому же на дворе стояла хрущевская оттепель, могли только контролировать и договариваться.

Южинский переулок

- Этот кружок сформировался в читальном зале Ленинки, точнее, он зародился в тамошней курилке. Книги по философии, мистике, эзотерике (КГБ тогда еще не осознавал степени их влияния, и вся эта роскошь еще стояла в открытом доступе, люди их читали и обсуждали). Постепенно все со всеми перезнакомились, и Мамлеев стал приглашать народ к себе в гости. Просто он жил ближе всех.

- Как выглядела его квартира?

- Ха, квартира. Это был барак! Общие кухня и удобства. Мамлееву надо было звонить шесть раз. В конце длиннющего коридора у Мамлеева были две маленьких смежных комнатки, в одной из которой окно смотрело в стену соседнего дома. Никакой особенной салонной обстановки, книги и книги. И очень тесно.

Этот салон носил отчетливый мистический оттенок. Люди, собиравшиеся там, называли себя «шизами» или «шизоидами», чтобы обозначить: еще не совсем сумасшедшие, но от нормы далеки. Создавались и вывешивались стенгазеты «Вечная женственность» и «Ее слезы»… Можно было увидеть такую картину - входит профессор в пиджаке и галстуке, его поддерживают под руки два бомжа. И он с этими бомжами ведет диалог, причем они в плане интеллектуального потенциала ни в чем ему не уступают.

- Люди собирались там каждый день?

- Каждый. Причем вопрос денег не волновал никого, если вдруг не было водки, сидели без водки. Но водка была всегда. Если хотелось есть, шли во двор магазина, где по желобу в подвал загружали картошку. Собирали паданцы и варили. Вопрос о том, что поесть или чего выпить, не стоял никогда. Было так тесно, что люди во время заседаний сидели на шкафу, туда передавали стаканы и тарелки.

- Говорили, что Южинский был своего рода штаб-квартирой для тех, кто участвовал в знаменитых поэтических чтениях на площади Маяковского, базой этого сообщества.

- Конечно. И здесь, как ни странно, снова играл роль географический принцип, просто к Мамлееву было ближе. Конечно, нельзя приравнивать завсегдатаев Маяковки - Вадима Делоне, Леонида Губанова - к южинским «шизам», между ними шли захватывающие пикировки и подколки (доходившие порой до смешного: после одной из бесед хозяин квартиры обнаружил, что гости помочились в его чайник). Но Южинский был интеллектуальным тылом Маяковки, если так можно выразиться.

- Кто вышел из этого кружка?

- Буквально все. От Александра Проханова до Владимира Буковского - вот в таком диапазоне. Головина, Дугина и других без южинского салона просто не было бы. Южинский стал точкой отсчета для следующих поколений, аккумулятором идей, который всех потом питал. Там учили идти во всем до предела. Там бредили, освобождая ум. Там обожествляли процесс, верили что Бог - это постоянный поиск. Это была упертая, экстатическая антисоветчина в чистом виде, без всяких прилагательных. И людей этой закваски и сейчас видно по их делам. Посмотрите на тех же Проханова и Буковского.

Елена Строева и Юрий Титов

- Когда возник салон Строевой-Титова?

- Примерно в 1957 году. Их квартира находилась на углу Васильевской и Тверской. Она представляла собой большое сталинское жилище с высокими потолками. У них там было две комнаты. Обстановка внутри довольно простая, тогда все жили одинаково. Но на стенах, как и в любом салоне, висели картины, подаренные друзьями-художниками. Юра сам был художник, рисовал такие… импровизации на религиозные сюжеты.

Это был первый салон с отчетливой, сформулированной идеей. Там проповедовали антисоветчину через монархизм. Там были четкие правила игры: не дай Бог сказать что-нибудь неодобрительное о Государе Императоре. Я бы сказал, что этот салон перенял у мамлеевского кружка его экстатическую энергию, они принципиально записывали в свои «попутчики» тех, кого советская власть называла врагами.

- То есть в этом салоне, в отличие от Южинского, царили строгие нравы?

- Наоборот. Строева могла выйти к гостям с наволочкой, повязанной вместо бюстгальтера, с торчащей из декольте розой. Нет, это было богемное место, там жили эмоциями, интуицией. Именно это эмоциональное начало салон Строевой-Титова унаследовал от Южинского. Плюс махровое диссидентство - эти двое добивались отъезда на Запад, и их выпустили из страны в то время, когда не выпускали почти никого.

Фальковские старухи - Раиса Вениаминовна и Александра Вениаминовна жили в доме за магазином «Чай» на Кировской, Раиса Вениаминовна была вдовой художника Фалька. Это был чопорный, интеллектуальный салон. Там занимались просветительством: пропагандировали, если можно так выразиться, пост-Серебряный век. Туда ходили все. Там я, пятнадцатилетний, узнал, кто такой Андрей Платонов (он в доме сестер вообще был предметом культа), а потом доказывал, что есть в Москве кое-кто покруче автора «Котлована», имея в виду Мамлеева. И когда Юра пришел, чтобы почитать там, у старух просто яблоку было негде упасть…

Вообще, вместимость маленьких комнат - это какая-то загадка геометрии. По пятьдесят-шестьдесят человек на пятнадцать-двадцать квадратных метров! И еще одна загадка, как за один день завсегдатаи успевали объездить полгорода, чтобы выпить, пофилософствовать и заняться любовью!

- Как сестры реагировали на произведения Мамлеева?

- За глаза, конечно, «ужас, ужас, какой ужас». Но если он соглашался у них читать, то всегда были рады.

Василий Ситников, Нина и Эдмунд Стивенсы - Ситников жил в подвальной квартире на Лубянке, под носом у КГБ. Этот человек был реинкарнацией Распутина. У него была отдельная молельная комната, обитая мехом. Он был художник, у него было много учеников и, подчеркну особо, учениц. Ситников всю жизнь мечтал о «домашней академии» и вот, наконец, реализовал свою мечту. Собирал и продавал иконы, был богатым человеком. Каждая икона висела в золотом окладе.

- Чем он жил? Торговлей иконами?

- Нет. Он без конца рисовал Лавру или Кремль (он его называл «Кремь») со снежинками. Выписывал каждую снежинку по несколько дней. Получался такой суперкитч. И продавал их дипломатам и другим иностранцам, которых, кстати, не очень жаловал. Его любимым развлечением было собирать своих домашних клопов в спичечную коробочку и выпускать их во всякого рода официальных местах, например, в американском посольстве. Экстравагантный был человек. Ситников существовал под крылом Нины Андреевны Стивенс…

- Что значит «под крылом»?

- Была некая структура, своеобразный центр обмена информацией, созданный нашими совместно с американцами. Советские разведчики вообще-то вели войну против иностранных разведок, но в чем-то с ними сотрудничали. Муж Нины, Эдмунд, работал в Москве корреспондентом одной провинциальной американской газеты. Я уверен, что это было прикрытие. У той газеты не было корреспондента даже в соседнем штате, а в Москве почему-то был. И в их доме торговали всем: информацией, картинами, антиквариатом, даже советскими художественными фильмами. На Запад, разумеется. Покупалось задешево, продавалось задорого.