Интеллигенция (февраль 2008) - журнал Русская жизнь

Ученый педант П. В. Фаворов в комментарии «Афиши» занятно связал интригу с двумя классическими стандартами английской словесности - сюжетами о Джеке-потрошителе и о закрытых школах для мальчиков. Дерзну оспорить почтенного книжника с позиций обществоведа: корни авантюрной драмы представляются гораздо ближе - в охватившей все пионерлагеря Подмосковья 80-х гг. ХХ века истории охоты на маньяка Фишера, промышлявшего свежеванием беспечных пионеров. Поучаствовав в событиях как в роли пионера-80, так и в чине вожатого-87 (органы наши и в те годы не отличались расторопностью), свидетельствую: будучи перманентным кошмаром вожатских бдений, маньяк служил сверхвоодушевляющим сюжетом пионерских спален, где замышлялись самые прелюбопытные способы поимки нехристя. Конечно, запасанием веревок, мешков и капканов баловались преимущественно октябрята, но и среди старших гулял сладкий холодок сопричастности черному ужасу на крыльях теплой ночи.

Нанизав часы ученичества, добрую память о первых чарках, виршах, шашнях и контрах на всамделишную интригу человекоубийства в унылых парках государевой резиденции, сценарист Миропольский и режиссер Пуустумаа уцепили за хвост синюю птицу народного интереса. Известно: убедительнейшие портреты былого вырастают из сущих безделиц. Памятником России 50-х навек останется пустяшный мело-эпос «Москва слезам не верит»; первая из раздавленных в новейшей истории партизанских войн - басмаческое движение в Туркестане - намертво запечатлелась в памяти народной трагиводевилем о буднях гарема «Белое солнце пустыни». В «Гусарской балладе» о 1812 годе сказано больше и доходчивей, чем в бондарчуковской «Войне и мире». В век увядшего логоса и торжествующей картинки низкие жанры управляют историей, Акунин весомее Карамзина; одна лишь заповедь «Не завирайся» тусклым златом проступает на штандартах костюмного кино.

Авторы если и завираются, то не чересчур. Смерть первого директора лицея Малиновского пришлась ровнехонько на 1814-й, сыну его лицеисту Малиновскому в тот год стало 18, Корсакову 14, а Данзасу так и вовсе 13, разлет возрастов был достаточно существенным. В тот же год утихла брань племен: русская армия заняла Париж, отчего повсеместно гром победы раздавался и веселился храбрый росс - ученые панычи тож. Царскосельского душегуба изловили хоть и не при их прямом участии, однако же у всего лицея на глазах и на языке. Ночные шепоты и крики перевозбужденных школяров аукаются ныне в сердцах новых фантомасов и черных мстителей испанских морей, а преподанная барчукам отставным капралом игра в чижа являет собой самый настоящий первобытный бейсбол, что подразумевается авторами с очевидным и незатейливым подтекстом.

Конечно, прямые аналогии с теперешним продвинутым юношеством покажутся уместными лишь поверхностному глазу. Ранний XIX век, не чета нынешнему, был всецело заточен на краткую зрелость. Младенцы от двух до семи никого не интересовали иначе как на предмет лобызания на ночь и проводили годы на попечении прислуги. Отрочество сопровождалось пробуждением родительских чувств и увлажнением папенькиных глаз, как обещание взрослых удач, карьер и новых почестей роду. Тинейджеры Дельвиг, Пущин, Кюхельбекер никак не могли быть ровней нынешнему племени, до срока приобщаясь не только к винопитию и блуду, но и сугубо отеческому чтению, знанию, образу мысли и выбору поприща. Жили в ту пору коротко, торопились, девальвированного малолетства конфузились, а не бравировали им. Двое из шести не дожили до сорока; важно, что и не целились. Жизнь-комета требовала не шампанской пены, а полусухой крепости и выдержки. Отрадно, что авторы, не грузя целевую аудиторию вышеприведенной ворчбой, сумели соблазнить ее не одним лишь досрочным кутежом и дуэльным риском, но и преждевременною трезвостью мысли.

Скоро половине из высоких благородий бунтовать против непризнанного наследника Николая Павловича, которому в означенном 1814-м где-то поблизости - не поверите - тоже исполнилось 18 лет. И он тоже щекотал перышком за ухом, играл в серсо, коротал часы меж Вакхом и Амуром и дразнил Эрота юного - к чему и в будущем питал преизрядную склонность.

И даже, чем черт не шутит, сочинял на досуге какую-нибудь галиматью типа «Ха-ха-ха, хи-хи-хи, Дельвиг пишет стихи».