Теплая вода под красным мостом - Ё. Хэмми

Господин Миками удалил надпись со стены ещё до моего возвращения с работы. Однако семь букв слова «RUBBISH», как родимое пятно, хоть и слабо, всё равно просвечивали на стене. В эту ночь грохота мотоциклов не было. Не было его и в последующие два дня.

Господин Миками и Асаги ежедневно понемногу отмывали и оттирали краску с Кастро. Завершив одну работу, они принимались за другую: толкли в миске и без того мелкие кусочки пищи, добавляли воды, тщательно размешивали, и ложкой вливали что-то вроде густой жижи в клюв селезня.

Во время этой работы, требующей определённого старания и терпения, господин Миками, обращаясь к Асаги, однажды сказал своим слегка хрипловатым голосом:

— Если вода в пруду, где плавают утки, вдруг обретает кроваво-красный цвет, значит, где-то будет война. На Западе есть такое поверье.

Возможно, он принадлежит к числу людей, которые гневаются тихо. Это новое открытие, касающееся господина Миками, я сделал, когда слушал его разговоры с дочерью. Белые тонкие пальцы, протиравшие перышко за перышком, едва заметно подрагивали, как если бы он точил бритву.

Асаги отвечала:

— Я хочу отомстить им! Нужно их избить! Хочу брызнуть на них чёрной краской! Чтобы они знали, как тяжело пришлось Кастро. Раз они покрасили его в красный, значит, их надо сделать чёрными-чёрными! Вот и будет война! Потому что они сделали красным и Кастро, и его бассейн…

Я навострил уши в ожидании реакции господина Миками на слова дочери, но он умело свернул беседу в другое русло:

— Конечно, Кастро постепенно несколько окрепнет, и ему опять захочется плавать, но всё-таки на какое-то время воду из бассейна следовало бы слить. Как ни странно, даже водоплавающие птицы тонут порой. Если жировые железы не выделяют достаточно жировой смазки, птица не может держаться на воде и идет ко дну. Если пустить Кастро в бассейн прежде времени, пока перья окончательно не очистятся и сам он не окрепнет, то…

Пока господин Миками мягко втолковывал Асаги эти истины, вокруг них кружили воробьи, они подлетали и хватали своими клювиками упавшие на искусственный газон и на цементный пол ярко-красные перья и пух, а затем взмывали в голубое небо. Воробьи явно намеревались использовать их для строительства собственных гнёзд. Красных гнёзд. На сине-голубом фоне перемещались красные точки. Подняв голову, я следил, как эти красные точки несчастья исчезают в небесной дали и твердил про себя: уносите, уносите всё-всё, до последнего перышка.

Дело было в полдень субботнего дня во второй декаде октября. Наш селезень, который мог только лежать, стал постепенно поправляться и теперь уже самостоятельно ел. Сбежавшая кошка всё не возвращалась. Мы сидели за обеденным столом с господином Миками. Мы неоднократно приглашали его отобедать с нами, но он всё время отказывался. Так что сейчас он впервые обедал в нашем доме.

Жена приготовила спагетти с вареным осьминогом и зелёный салат. Спагетти хорошего сорта, отваренные al dente, до легкого хруста, были обильно приправлены маслинами, чесноком и петрушкой, так что блюдо можно было, не стесняясь, предложить даже такому важному гостю. Жена вложила в угощение душу. К тому же, утром в преддверии визита господина Миками она постаралась извести чёрные точки на кончике носа, поработав над ними скрабом, я это точно знал.

Интересное дело. Стоило господину Миками приблизить своё белое, с правильными чертами лицо к тарелке с варёным осьминогом и спагетти, как нарезанные кружочками маслины, тёртый «пармезан», красный стручковый перец, погребённые подо всем этим кусочки варёного осьминога и даже сами спагетти приобрели какой-то неряшливый и жалкий вид. С таким лицом приличествует есть не отварные спагетти, а хрустеть сухими палочками спагетти марки De Cecco номер 11 диаметром 1,6 мм. Не подумайте, что я злобствую, у меня действительно было такое ощущение.

Господин Миками ел красиво и беззвучно. Но семь кусочков осьминога почему-то есть не стал, аккуратно разложив на краешке тарелки, так что они смотрелись отрубленными человеческими пальцами.

В этой связи он сделал грустное признание:

— Прошу меня извинить. С осьминогом у меня проблемы. Это для меня слишком тяжелая пища.

При этих словах жена просто оцепенела, как громом поражённая; она всё извинялась и извинялась, осталось только дать клятвенное обещание больше никогда, ни за что на свете не совершать таких ужасных проступков, как приготовление блюд из осьминога.

Тем не менее, господин Миками хвалил угощение, оставленный им осьминог был доеден Асаги, все смеялись, и в итоге всё как-то сгладилось. Но после обеда произошло нечто неожиданное. Господин Миками вызвался помочь помыть посуду и, как-то слегка прохладно проигнорировав пылкие возражения жены, прошёл на хорошо известную ему кухню и не только отлично помыл посуду, но и открыл холодильник с намерением положить туда лежавшие на доске остатки варёного осьминога. Жена так испуганно завопила, будто обнаружили спрятанный ею труп, но было поздно. На помощь «Плоту с “Медузы”» пришло спасательное судно. У меня в голове тут же нарисовалась такая картина: смердящий плот, на котором в кучу свалены обнаженные трупы и тела умирающих, вытаскивают на берег.

Господин Миками спросил:

— А этим можно заняться?

Одновременно со звуками голоса пришли в движение белые пальцы. Извлекается кусок мяса. Мясо на кости имеет вид отрезанной и брошенный человеческой ноги. Растекшиеся глазные яблоки, запекшаяся кровь, остывшие внутренние органы, ободранная кожа… Мне кажется, что на кухонной раковине разложено именно это. Очертания давно забытых и брошенных вещей постепенно начинают обретать чёткие очертания, и только пальцы одного человека — господина Миками, — белые пальцы имеют холодную застывшую форму, они холодны, как пальцы следователя, ведущего расследование о скоропостижной и насильственной смерти и решающего — быть этому продукту или уже не быть.

Поскольку смысл вещей в холодильнике давно утрачен, то вскоре белые пальцы начнут извлекать на свет божий бесплотные бесформенные предметы — иначе о них сказать невозможно. Высохшее кошачье дерьмо. Заснеженная горная вершина в миниатюре. Волосы мертвой старухи… Раньше всё это носило звучные названия: клубень многолетнего растения из семейства рапсовых, сыр, морские водоросли…

Как бы подчиняясь пальцам господина Миками, покрасневшие руки жены и Аканэ включились в работу по сортировке этих самых вещей. Мы с Асаги держали наготове раскрытые серые мешки для мусора.

Тут мои глаза разглядели на мешках какие-то странные фразы: «Сделано из полиэтилена низкой плотности. При скоплении разлагается естественным образом под действием микроорганизмов». Возможно, это надо было понимать как своего рода декларацию о том, что сами эти мешки мусором не являются. Мусор — это совсем другое.

Но в силу отсутствия в написанных фразах подлежащего у меня возникли сомнения в правильности моей трактовки: возможно, под действием микроорганизмов естественным образом разлагаются не сами мешки, а находящийся в них мусор. О, да это так удобно. Если помещённый в мешок мусор запросто разлагается сам по себе, то что же может быть лучше? Мне очень хотелось бы в это верить. Если несгораемый мусор, как в фильмах ужасов, растворяется, превращается в грязноватую жидкость и затем поглощается почвой, то это и в самом деле удобно! Вот если бы тех молодых парней, тех ребят с противными голосами на мотоциклах запихнуть вместе с их шлемами в мусорные мешки… чтобы они там сами собой растворились… Было бы здорово!

Раздался деловитый голос господина Миками:

— У вас есть этанол? А «Клин бой»? Жидкий очиститель…

Его вопрос вернул меня к реальности.

Холодильник опустел. Его внутренность сияла белизной. В нём остались лишь обернутые пленкой мясо и овощи, лежащие с важным видом. Я ощутил внутри себя свежесть и холод, словно из меня вынули мои протухшие внутренности, и теперь меня насквозь продувает ветром.

Асаги складывала в мешки для мусора разбросанные в гостиной вещи. Аканэ оттирала дверцу микроволновки, загаженную до такой степени, что не было видно внутренности печки. Повинуясь, как марионетки, пальцам господина Миками, мы наклонялись и что-то поднимали, вставали на кончики пальцев и к чему-то тянулись, становились на колени и складывались пополам. Не привыкшие к подобным усилиям суставы похрустывали, как ломающиеся веточки.

Вскоре всё засияло. Окружив господина Миками, мы долго стояли внутри этого сияния и обводили взглядами кухню и гостиную, будто оказались вдруг в незнакомом нам доме. Учебный этюд для фортепиано Бургмюллера влетел через открытые настежь окна, скатился, скользя по начищенному полу и по белоснежной дверце холодильника, и привел окружающее нас сияние в лёгкое движение.