Дивеево. Русская земля обетованная - Леонид Бежин

Какое вино! Какая гитара, а уж тем более поцелуй. Благодать – от иного…

Благодать дается не для того, чтобы краски ложились на холст, написанные строчки – на бумагу, нотные знаки – на страницу партитуры, – нет, это было бы слишком узко. И тем более благодать – не настроение, мимолетное и изменчивое. Благодать посылается как знак небесной сопричастности человека, оттуда, из высших сфер, из ангельского мира. Ее воздействие на человека таково, что весь он меняется, преображается своим естеством. Становится иным по составу, сверхприродным, сверхъестественным. В этом состоянии он и прозревает, провидит то, что недоступно обычному зрению. Он пророчествует, недаром в Символе Веры о Святом Духе сказано: «глаголавша пророки».

Саровский старец, возлюбленный избранник Божией Матери

Конечно, это доступно лишь избранным – они и свидетельствуют о ниспосланной им благодати. Вся она – там, в лесных щелях, замшелых норах, сырых пещерах, где они обитают. Иных свидетелей нам не сыскать. Невозможно себе представить, чтобы житель Петербурга, вытирающий платком очки (веером брызг окатил, проносясь по лужам, лихой извозчик на козлах вельможной кареты) или какой-нибудь помещик из провинции, пьющий чай на веранде, поведал нам о благодати. Какая там благодать при таких обедах в десять блюд, такой одышке и подагре! Полноте! И все-таки… все-таки такой свидетель есть. Об этом словно позаботился сам святой Серафим. Видно, для него было важно оставить свидетельство о действии благодати, – благодати Святого Духа, принадлежащее светскому человеку. Ну, совершенно светскому, симбирскому помещику, частому петербургскому гостю Николаю Александровичу Мотовилову. В беседе Мотовилова с отцом Серафимом о дарах Святого Духа есть эпизод, столь важный для нас, что мы позволим себе привести его полностью, почти без сокращений: «Я отвечал (после долгого предшествующего наставления, терпеливого разъяснения. – Л.Е.):

– Все-таки я не понимаю, почему я могу быть твердо уверенным, что я в Духе Божием. Как мне самому в себе распознавать истинное Его явление?

Батюшка отец Серафим отвечал:

– Я уже, ваше Боголюбие, сказал вам, что это очень просто, и подробно рассказал вам, как люди бывают в Духе Божием и как должно разуметь Его явление в нас… Что же вам, батюшка, надобно?

– Надобно, – сказал я, – чтобы я понял это хорошенько!..

Тогда отец Серафим взял меня весьма крепко за плечи и сказал мне:

– Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою!.. Что же ты не смотришь на меня?

Я отвечал:

– Не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии сыпятся. Лицо ваше сделалось светлее солнца, и у меня глаза ломит от боли!..

Отец Серафим сказал:

– Не устрашайтесь, ваше Боголюбие! И вы теперь сами так же светлы стали, как и я сам. Вы сами теперь в полноте Духа Божиего, иначе вам нельзя было бы и меня таким видеть.

И, приклонив ко мне свою голову, он тихонько на ухо сказал мне:

– Благодарите же Господа Бога за неизреченную к нам милость Его. Вы видели, что я и не перекрестился даже, а только в сердце моем мысленно помолился Господу Богу и внутри себя сказал: «Господи! Удостой его ясно и телесными глазами видеть то сошествие Духа Твоего, которым Ты удостаиваешь рабов Своих, когда благоволишь являться во свете великолепной славы Твоей!» И вот, батюшка, Господь и исполнил мгновенно смиренную просьбу убогого Серафима…Как же нам не благодарить Его за этот Его неизреченный дар нам обоим! Этак, батюшка, не всегда и великим пустынникам являет Господь Бог милость Свою. Эта благодать Божия благоволила утешить сокрушенное сердце ваше, как мать чадолюбивая, по предстательству Самой Матери Божией… – Что ж, батюшка, не смотрите мне в глаза? Смотрите просто и не убойтесь – Господь с нами!

Я взглянул после этих слов в лицо его, и напал на меня еще больший благоговейный ужас.

Представьте себе, в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека, с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас руками держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко, на несколько сажень кругом, и озаряющий ярким блеском своим и снежную пелену, покрывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня, и великого старца».

А теперь ненадолго прервемся.

Глава пятнадцатая. Радость необыкновенная

Прервемся, чтобы вернуться к началу беседы, вкратце восстановить ее предысторию.

Конец ноября 1831 года; Саровский монастырь. Николай Александрович подробно описывает, как отец Серафим позвал его с вечерни в свою келью, побеседовал с ним немного и отпустил, – отпустил так, словно о главном так и не упомянул, приберег для другого, более удобного случая. При этом назначил встречу (и ему и Саровскому гостиннику отцу Гурию) на следующий день, но уже не в самом монастыре, а у себя в ближней пустыньке. Николай Александрович, осчастливленный этим приглашением, ночь почти не спал, поднялся затемно и прождал в сенцах, перед запертой дверью, целый день; устал, изнемог и проголодался, поскольку с утра не брал и куска в рот. Но отец Серафим отворил дверь своей кельи лишь под вечер, извинился и сказал: «… ныне среда, и я безмолвствую; а вот завтра – милости просим, я рад буду с вами побеседовать». И наконец встреча состоялась – к великой радости Мотовилова: «Это было в четверток. День был пасмурный. Снегу было на четверть на земле, а сверху порошила довольно густая снежная крупа, когда батюшка отец Серафим начал беседу со мной на ближней пажинке своей, возле той же его ближней пустыньки против речки Саровки, у горы, подходящей близко к берегам ее.

Поместил он меня на пне только что им срубленного дерева, а сам стал против меня на корточках».

Как точно все указано, и время и место! И какой был день, и какой был снег – тут ни словца не добавишь, не приукрасишь. И как сидел Мотовилов, а против него – Серафим. Все сохранено в памяти Николая Александровича, словно само Провидение позаботилось о том, чтобы эта картина неискаженной дошла до потомков. И картина, и сама беседа, ведь Серафим говорил быстро, а Мотовилов лишь слушал – записал-то он потом, но почти слово в слово, ничего не упустив. Провидение! Недаром отец Серафим его спросил:

– Будете ли вы помнить теперешнее явление неизреченной милости Божией, посетившей вас?

– Не знаю, батюшка, – сказал я, – удостоит ли меня Господь навсегда помнить так живо и явственно, как теперь я чувствую, эту милость Божию.

– А я мню, – отвечал мне отец Серафим, – что Господь поможет вам навсегда удержать это в памяти вашей, ибо иначе благодать Его не преклонилась бы так мгновенно к смиренному молению моему и не предварила бы так скоро послушать убогого Серафима, тем более что и не для вас одних дано вам разуметь это, а через вас для целого мира, чтобы вы сами, утвердившись в деле Божием, и другим могли быть полезными.

Сколько миновало лет с тех пор, сколько грозных (революционных) бурь пронеслось над рекой Саровкой, сколько вековых деревьев повалило, с корнями вырвало, монахов разметало в разные стороны – кого по лагерям, кого по тюрьмам, а для нас все, как сейчас, перед глазами: ближняя пажинка, пасмурное небо, снежная крупа – и Серафим.

Все так просто, даже буднично и при этом – чудесно, несказанно, непостижимо, как явление Святого Духа апостолам на Пятидесятницу, когда над ними языки огненные полыхнули. Но то ж апостолам, а здесь… любитель танцевать, записной ездок на балы, да и в баньке не прочь попариться, и вот ему-то…

Однако продолжим:

«Возможно ли представить себе то положение, в котором я находился тогда?

– Что же чувствуете вы теперь? – спросил меня отец Серафим.

– Необыкновенно хорошо! – сказал я.

– Да как же хорошо? Что именно?

Я отвечал:

– Чувствую я такую тишину и мир в душе моей, что никакими словами выразить не могу!

– Это, ваше Боголюбие, – сказал батюшка отец Серафим, – тот мир, про который Господь сказал ученикам Своим: «Мир Мой даю вам, не якоже мир дает, Аз даю вам. Агце бо от мира были бысте, мир убо любил свое, но якоже избрах вы от мира, сего ради ненавидит вас мир. Обаче дерзайте, яко Аз победит мир». Вот этим-то людям, ненавидимым от мира сего, избранным же от Господа, и дает Господь тот мир, который вы теперь в себе чувствуете; «мир», по слову апостольскому, «всяк ум преимущий». Таким его называет апостол, потому что нельзя выразить никаким словом того благосостояния душевного, которое он производит в тех людях, в сердца которых его внедряет Господь Бог. Христос Спаситель называет его миром от щедрот Его собственных, а не от мира сего, ибо никакое временное земное благополучие не может дать его сердцу человеческому: он свыше даруется от Самого Господа Бога, почему и называется миром Божиим…