Трактат об умении жить для молодых поколений (Революция повседневной жизни) - Рауль Ванейгем

16 глава «Зачарованность временем»

По какому–то гигантскому колдовству, вера в утекающее время служит основой для реальности утекающего времени. Время является износом адаптации, которой человек должен безропотно подчиняться каждый раз, когда ему не удаётся изменить мир. Возраст является ролью, ускорением «прожитого» времени на уровне видимости, привязанности к вещам.

Увеличение нервного недовольства в цивилизации толкает сегодня терапевтику в сторону новой демонологии. Точно так же как заклинания, колдовство, одержимость, экзорцизм, оргии, шабаши, метаморфозы, талисманы обладали двусмысленной привилегией лечить или заставлять страдать, так же как сегодня оказывается, со всё большей уверенностью, что утешение угнетённого человека (медицина, идеология, компенсация роли, приспособления для комфорта, методы преобразования мира…) подпитывают само угнетение. Существует больной порядок вещей, вот, что властители мира сего хотели бы сокрыть любой ценой. Вильгельм Райх прекрасно показывает в одном месте в Функции оргазма, как после долгих месяцев психиатрической практики ему удалось вылечить одну молодую венскую рабочую. Она страдала от депрессии, вызванной условиями её жизни и работы. Когда она была излечена, Райх отправил её обратно в её среду. Пятнадцать дней спустя она совершила самоубийство. Известно, что ясность и честность Райха проиговорила его к изгнанию из психиатрических кругов, к изоляции, бреду и смерти: нельзя выставлять напоказ лживость демонологов безнаказанно.

Организаторы мира, организовывают страдание и его анестезию; это известно. Большая часть человечества живёт во сне, между страхом и желанием пробуждения; между мягкой обивкой своего невротического состояния и травматизмом возвращения к реальной жизни. Несмотря на это, вот эпоха, в которой выживание под анестезией требует возрастающих доз, насыщая организм, подключая то, что в магической операции называется «шоком возвращения». Неминуемость этого переворота и его натура, позволяют говорить об обусловленности людей, как о гигантской заколдованности.

Заколдованность подразумевает существование пространства, объединяющего в себе самые удалённые предметы с помощью симпатии, под руководством специфических законов, формальной аналогии органического сосуществования, функциональной симметрии, яльянса символов… Соответствия устанавливаются и связываются неисчислимое количество раз, между поведением и появлением определённого сигнала. В общем, действие происходит через обобщённое обусловливание. Нельзя не спросить себя о сегодняшней, слишком распространённой моде обличать определённый вид обуславливания, пропаганду, рекламу, СМИ, — не действует ли она в качестве частичного экзорцизма, поддерживающего на месте и вне подозрений более широко распространённую, более существенную заколдованность. Легко негодовать на Франс Суар с тем, чтобы попасться потом на крючок элегантной лжи Ле Монд. Информация, язык, время, разве не являются все они гигантскими щупальцами, которыми власть обрабатывает человечество и направляет его в свою перспективу. Это плохо приспособленная власть, это правда, но содержащая в себе тем больше силы, чем меньше люди сознают возможности противостоять ей и часто не знают в какой мере они уже сопротивляются ей спонтанно.

Показательные сталинские процессы продемонстрировали, что достаточно немного терпения и упорства для того, чтобы заставить человека обвинить себя во всех преступлениях и публично просить для себя смертной казни. Сегодня, осознавая подобную технику и будучи предостережёнными о ней, как сможем мы проигнорировать тот факт, что ансамбль механизмов управляющих нами предписывает нам с той же пресной убеждённостью, но с большим количеством средств и постоянством: «Ты слаб, ты должен постареть, ты должен умереть». Сознание подчиняется, за ним следует тело. Я люблю понимать в материалистическом смысле замечание Антонина Арто: «Мы умираем не оттого, что надо умирать; мы умираем оттого, что наше сознание вынуждено было однажды согласиться с этим, не так уж давно».

Растения умирают на непригодной почве. Животные адаптируются к своей среде, человек изменяет её. Значит смерть не одинакова в своём воздействии на растения, животных и людей. На благоприятной почве, растение оказывается в условиях животного, оно может адаптироваться. В той мере, в какой человеку не удаётся изменить свою окружающую среду, он также оказывается в положении животного. Адаптация является законом животного мира.

Общий синдром адаптации говорит Ганс Сели, теоретик Стресса, проходит три стадии: реакцию тревоги, стадию сопротивления и стадию истощения. На уровне видимости, человек вечно умел бороться, но на уровне аутентичной жизни, он всё ещё находится на уровне животной адаптации: спонтанная реакция детства, затвердение во взрослом возрасте, истощение в старости. И чем больше сегодня хотят казаться кем–то, тем больше эфемерный и непоследовательный характер зрелища вновь и вновь показывает таким людям, что они живут как собаки и умирают как стога сухого сена. Очень скоро придётся признать, что социальная организация, создаваемая человеком для преобразования мира в соответствии с наилучшими его пожеланиями уже давно не помогает ему; нет ничего, в её использовании, кроме запрета на высшую организацию, не соответствующую её правилам, которая ещё только должна быть создана, а также на технологии освобождения и индивидуальной самореализации, разработанные в течение истории частной собственности, эксплуатации человека человеком, иерархической власти.

Мы уже давно живём в закрытой, удушающей системе. То, что мы приобретаем на одном берегу, теряется на другом. Побеждённая количественно из–за прогресса санитарной материи, смерть присутствует на качественном уровне в выживании. Адаптация демократизирована, она стала более лёгкой для всех, ценой утраты своего основного компонента, который является адаптацией к миру человеческого.

Конечно, существует борьба против смерти, но она занимает место внутри того же синдрома адаптации; т.е. то, что составляет смерть, лечит её. Более того, имеет значение, что терапевтические исследования идут в основном на стадии истощения, как если бы они хотели продлить стадию сопротивления в старости. Шокотерапия применяется, когда слабость и бессилие уже довершили свою работу; эта шокотерапия, которая должна препятствовать износу из–за адаптации, слишком точно подразумевает, как это понял Райх, прямую атаку на социальную организацию, на то, что мешает преодолеть стадию адаптации. Частичные излечения предпочитаются хотя бы оттого, что не страдают общее целое. Но что случится, когда повседневная жизнь окажется, из–за этих частичных излечений, заражённой в своём общем целом болезнью неаутентичности? Когда экзорцизм и заколдованность окажутся обнажёнными для всех в их взаимной поддержку больного общества?

* * *

Вопрос «Сколько вам лет?» не задают не ссылаясь на власть. Дата уже содержит в себе ограничение. Разве не измеряют время начиная с установления какой–либо власти: появления Бога, мессии, босса, захваченного города? В аристократическом сознании, накопленное время является показателем власти: старость, но также серия предков, увеличение благородного могущества. При смерти, аристократ оставляет своим наследникам жизненную силу, тонизируемую прошлым. Напротив, у буржуазии нет прошлого; по крайней мере, она не признаёт его, её фрагментарная власть не подчиняется наследованию. Она пародирует путь дворянства: отождествление с цикличным временем, со временем вечного возвращения, удовлетворяется теперь отождествлением с мелкими промежутками линейного времени, последовательными и быстрыми переходами.

Отношения между веком и отправной точкой измеримого времени является не единственной нескромной аллюзией на власть. Я убеждён, что отмеренный век никогда не будет ничем кроме роли, ускорения времени реальной жизни посредством небытия, а значит на уровне видимости и в соответствии с законами адаптации. Захватывая власть, приобретаешь возраст. Раньше только старейшины, т.е. древняя аристократия или самые богатые жизненным опытом люди осуществляли власть. Сегодня даже молодёжь пользуется сомнительными возрастными привилегиями. Общество потребления развивает раннее старение; разве не изобрело оно этикетку тинейджера в качестве новообращённого слоя потребителей? Того, кто потребляет, пожирает неаутентичность; он подпитывает видимость, принося выгоду зрелищу и нанося ущерб истинной жизни. Он умирает там, где у него возникает привязанность, потому что это привязанность к мёртвым вещам; товарам, ролям.

Всё то, чем ты обладаешь, в свою очередь обладает тобой. Всё то, что превращает тебя в собственника, адаптирует тебя к природе вещей; старит тебя. Утекающее время заполняет пустоту, оставленную отсутствием «я». Если ты спешишь за временем, время бежит ещё быстрее: это закон потребления. Хочешь остановить его? Скорее оно задержит и состарит тебя. Нужно захватывать его фактически, в настоящем; но в настоящем, которое надо созидать.