Каменное сердце - Пьер Пежю

«Это история девушки из деревни в ландах. Она помолвлена с парнем, который ее любит и много работает. Он добывает торф и ходит за скотом…»

«Девушка вышивает и грезит. Однажды идет через деревню молодой моряк. Он что-то смеясь говорит девушке, потом направляется к берегу, где стоит его корабль…»

«Проходит день, и проходит ночь. Наутро девушка спешит в порт, чтобы найти того моряка. Но он только что ушел в море. И тогда она решает его ждать. Она берется за все, даже самым худшим занимается на улицах и в барах…»

«Годы идут: моряк не возвращается. Состарившаяся, низко павшая, она возвращается в свою деревню. Отец ее умер от горя, и мать давным-давно умерла от усталости. Но кто же тот старик, что открыл ей дверь? Он смотрит на нее и говорит, что он ее ждал».

Под конец Лейла стала подхватывать припев вместе с Эллен. Сплетались их непохожие голоса, я медленно вел залитую солнцем машину, и мне так хорошо было с моими спутницами. Держась за руль, я чувствовал то же самое, что испытывал когда-то, когда находил первые слова для очередной истории, а потом эта история продолжала развиваться сама собой, нередко, к моему величайшему удивлению, складываться в одно длинное главное предложение, за которым одно за другим следовали придаточные, и оттенки, конечно же, множились, открывались новые дали, словно каждое сравнение готовило неожиданный поворот, и точка в конце все отодвигалась и отодвигалась.

Около полудня мне захотелось сделать привал на берегу широкой и неглубокой, но быстрой реки, в клочья изодранной о камни, которыми было утыкано ее русло. Мы, все втроем, спустились к воде. Лейла немедленно стащила и бросила на землю кроссовки, влезла по щиколотку в поток, потом наклонилась и, сложив ладони чашей, зачерпнула немного этой живой воды. И плеснула себе в лицо, как раньше. Намокшие колечки черных волос блестели ярче ее серебряных сережек. Она медленно обернулась к нам с Эллен, и я подумал, что в другой жизни, в другом возможном мире, на нас так могла бы смотреть наша собственная дочь.

А сейчас, под оглушающий рокот реки, мне хотелось ощутить хотя бы малую долю того, чем должно быть счастье иметь ребенка. Я был способен мысленно оценить прелесть подобного мгновения, привычно вдохновлявшую меня на красивые фразы, но то, что я испытывал, было куда бледнее того, на что эти фразы намекали. Дожидаясь возвращения Лейлы, я взял Эллен за руку. Мне показалось, я узнаю мельчайшие движения ее пальцев и ладони. У нее были красивые руки, крепкие и сухие. Трудно это выговорить, но через несколько минут мне почти мешала ее рука, зажатая в моей. Меня охватило одновременно и приятное, и тягостное чувство, будто мы никогда и не расставались или, по крайней мере, давно живем вместе. И я понял, что Эллен чувствует то же самое. Да, я взял ее за руку спокойно и привычно, как мог бы взять по ходу другого рассказа, если бы однажды весенним вечером мне хватило духу пойти к той, что ждала меня, готовая все бросить — так, как одни только женщины способны. Мы находились в точке касания двух возможных вариантов одной и той же реальности. Или они слегка находили один на другой?

Как передать ту мертвую и бессмысленную тишину, что воцаряется вокруг важных перекрестков нашей жизни, как только мы их миновали, вовсе не обязательно выбрав ту дорогу, которая была бы для нас самой правильной? Я крепко стиснул руку ирландки. Я даже не затосковал. Наверное, сожаления со временем становятся легкими и шершавыми, словно пемза. Вот они, качаются на поверхности, и толком не знаешь, что с ними делать.

А вскоре мы, сидя на теплых круглых камнях, ели бутерброды. В речке, зажатая между двумя камнями, охлаждалась бутылка вина. Лейла, чтобы не мешать нам, уплетала свой обед на ходу, разгуливая вдоль берега.

Я снова сел за руль и повел машину очень медленно. На развилках мне случалось выбрать не самую прямую дорогу, а ту, которая в последнее мгновение необъяснимо меня притягивала. Даже если потом приходилось менять маршрут с тем, чтобы вновь взять курс на юг. Лейла спала. Эллен прижалась ко мне.

Когда мы остановились на заправке, Лейла надолго исчезла, я в конце концов решил, что она сбежала. Потом мы увидели, что она идет к нам, сияющая, с горящими глазами. Забравшись в кабину, она вытащила из-под куртки кучу сластей, печенье, несколько плиток шоколада, конфеты и жвачку и настойчиво стала нас угощать. Я понял, что она все это стянула, отчасти развлечения ради, отчасти ради удовольствия чем-нибудь нас побаловать. «Берите, это вкусно, там в середине карамель». И заливалась смехом, впиваясь зубами в сладкий кусок.

Дни были еще очень короткие. Поскольку уже темнело и мы ехали через деревню, чьи пылающие в лучах заходящего солнца черепичные крыши я заметил издали, я остановил грузовичок у постоялого двора, на площади, окруженной большими, еще голыми платанами. Тень уже легла на все, стало почти холодно. «Почему бы не остановиться? Здесь или где-нибудь еще?» Я даже не успел прочитать название деревни. Спросил номер для себя и Эллен. И второй — для Лейлы.

Мы с Эллен наконец-то остались одни, лицом к лицу, в комнате с полом, выложенным терракотовыми плитками, и широкой белой кроватью. После всех тех лет, когда мы не виделись, для нас было бы естественно чувствовать себя немного смущенными. Мы должны были бы испытывать потребность склеить эту минуту с ушедшими мгновениями. Смущение мы, конечно, испытывали, но наши тела встретились с ошеломляющей легкостью. Старинные инструменты играли привычную музыку. Аккорды, раскаты, тонкие диссонансы. Мы словно отыскали давнюю чувственную партитуру, забытую на дне памяти тел.

Я по-прежнему во всех подробностях помнил ощущение ее кожи, пушок в выемке на затылке, каждый изгиб, каждую округлость, каждую щелочку, но не только, еще и все ее запахи, и какая она на вкус в любом месте, и пот, и как она бросалась ко мне, и как отдавалась. Мои руки, мои губы, мои зубы знали, что им надо делать. Все мое тело знало, что ему делать. И я в точности знал, какой ответ даст ему другое тело.

Против собственной воли я оставался созерцателем этой сбереженной в целости и сохранности, но немного прогорклой близости. Эллен, стараясь избавиться от того же чувства запоздалого повторения, предавалась необузданной радости. То, что она посмела вот так, не раздумывая, уехать, пробуждало силу, идущую из прошлого, силу, идущую от Ирландии и от пылкого детства, но к этой мощи неизбежно примешивалось немало горечи.

Она закричала. Я увидел эту дыру — ее рот. Я увидел ее дикаркой. Потом она почему-то заплакала. И мне открылось давнее безутешное страдание женщин и народов. Наше нежданное возвращение друг к другу расшевелило в ней что-то невероятное и сильное, а сам я, ошеломленный, следил за нашими утехами и даже за бессознательной суетой моего собственного тела, все еще действующей машины, автоматического члена, с какого-то верхнего яруса — словно на представлении слишком известной оперы, где заезженные главные арии вместо знаменитого тенора исполнял скромный дублер: он делал все, что в его силах, но ему недоставало вдохновения, убежденности, а более всего — свежести.

И на этот раз я подбирал обороты речи, которые могли бы пригодиться для описания в романе нашего странного приключения. Безвкусица и неточности. Позже, уставившись в потолок, я очень хладнокровно внушал себе, что мне надо решиться быть чуть-чуть счастливым, потому что Эллен временами выглядела счастливой. Нет, она не была счастлива, но ей было хорошо. И мне показалось, что этого достаточно, мне это придало сил, и я смог перейти к следующей главе.

Яркий свет, ворвавшийся в нашу комнату, разгонял висящие в воздухе тучи пылинок и прыгал с предмета на предмет. Было довольно позднее утро, и недовольная Лейла давно уже ждала нас на площади с большими платанами. Она стояла на одной ноге, поджав вторую и привалившись спиной к грузовичку. Она даже кроссовки не зашнуровала. Она не поздоровалась с нами, притворившись, будто погружена в чтение маленькой желтой книжечки. Я потрепал ее по голове, потеребил черные, кудряшки, но она, вздернув плечи, отстранилась. Спросила, не глядя на меня:

— Ну, так вы беретесь за это?

Я погладил ее по теплой розовой щеке.

— Я постараюсь этим заняться, когда приедем на место.

Ляпнул, не думая.

— На место?

Я осознал, что обе, Эллен и Лейла, смотрят на меня с одинаковым любопытством, с равным ожиданием.

— Что за место?

— Ну, куда-то же мы должны приехать, правда?

(В романе лорсанжевского стиля я бы написал: «Должны же мы куда-то ехать, пусть даже сами не знаем куда…», но здесь, пребывая в том, что я все еще принимал за свою жизнь, я больше ничего не сказал.)

Остановка

Мы долго катались наугад и нежданно выехали на побережье между Тулоном и Марселем. За поворотом между кварталами современных домов и бетонными развязками с бьющими в глаза плакатами внезапно открылся сверкающий синий простор.