Ласточ...ка - Маша Трауб

Юрик не знал, куда пойдет, – решил зайти в бильярдную, поиграть, попить пива. На улице, едва он завернул за угол дома, к нему подошли два парня.

– Чё надо? – спросил Юрик.

– Щас узнаешь, – сказал один парень.

– Денег? На. – Он вытащил из кармана куртки деньги, которые ему засунула Ольга.

Ребята цапнули деньги и побежали.

Юрик ухмыльнулся и решил поехать на дачу. Ключ у него был. Он шел мимо дома Ненашевых. Лизка сидела в шезлонге и курила. Дверь на их участок была открыта.

– Привет, – поздоровался Юрик.

– Привет, – ответила Лизка.

– Чего ворота настежь? Ждешь кого?

– Тебя.

Юрик вошел и сел рядом с Лизкой. Она протянула ему сигарету. Юрик понял, что Лизка курила траву. Он взял сигарету и затянулся.

– А родители дома? – спросил он.

– Нет, – ответила Лизка.

До «своего» дома, то есть дома Ольги, Юрик так и не дошел. Лизка легко отдалась. У Юрика все получилось. Они лежали и курили.

– А что тебе надо? – спросила Лизка. – Ну, по жизни?

– Где жить, с кем спать, – ответил Юрик. – А тебе?

Лизка лежа пожала плечами. Ничего.

– Хочешь, оставайся, – предложила она.

– Я изнасиловал твою подругу, – зачем-то сказал Юрик.

– Прикольно, – ответила Лизка. – Хочешь, сыграем в изнасилование?

Так бы отреагировала Наташа.

И в этот момент для Юрика, что называется, «звезды сошлись». Лизкины родители – Тамара Павловна и Евгений Петрович – решили продавать дачу – они присмотрели себе другую. По другому направлению, в поселке, в котором провел детство Евгений Петрович. Юрик оказался незаменим – он все взял на себя. Стройматериалы, прораба… Тамара Павловна про него говорила: «Тупой, но рукастый».

Юрик занимался чужими куплей-продажей-строительством, как своими. Сделал все быстро. За труды пошел на повышение – стал персональным водителем Евгения Петровича. Доставив шефа домой, трахал Лизку на пленэре.

Вета про Юрика узнала от Лизки. Та сама позвонила и рассказала, что Юрик теперь водитель ее отца.

Вета сказала, чтобы Лизка ей больше не звонила. Никогда. Лизка и не звонила.

Вете казалось, что мать сходит с ума. Медленно, но верно. Ольга бросила работу и поселилась на даче. Вета после того, как Танька переехала к дяде Пете, вернулась домой, в их с матерью квартиру. Пошла работать в ту же музыкальную школу, в которой работала мать.

Вете казалось, что у матери шизофрения, или как там это называется. Ольга придумала себе прошлую жизнь и поверила в нее.

Они сидели на даче – Вета приехала проведать мать. Не потому, что так надо. Потому что никого, кроме матери, у Веты не было. И она решила найти еще одного близкого человека – отца. Про своего отца Вета знала от тети Наташи, которая рассказала, как было дело. Поэтому могла предположить все, что угодно, но только не то, что рассказала мать.

– Мам, а у тебя есть адрес моего отца? – спросила осторожно Вета.

– Нет. Он погиб. В авиакатастрофе. Тебе было три месяца. Он был чиновником, из очень высокопоставленной семьи. Мы жили в их квартире. На улице Веснина. Ты и родилась там, в центре. Он работал в МИДе. Работал за границей. Самолет разбился. Его родители считали меня неровней их сыну. И отказались и от меня, и от тебя, когда узнали, что сын умер. Выставили меня за дверь.

– А его родители, они еще живы?

– Нет, умерли давно. И родственников других нет. Он был единственным сыном. Мне пришлось вернуться к матери.

– А почему фотографий никаких нет? – Вета пыталась вернуть матери разум.

– Я не забрала. Хотя надо было. Для тебя. Но так получилось. А потом уже поздно было. Ты знаешь, у меня было очень красивое свадебное платье. Цвета чайной розы. Сшили в спецателье. По заказу. Твой отец был похож на молодого актера Костолевского. Очень красивый.

Вета хмыкнула. Ее при всем желании нельзя было назвать красивой.

– Я хотела, чтобы у моего ребенка были хорошие гены, – продолжала мать, – но не всегда получается то, что задумываешь. Я в твоем возрасте не знала отбоя от поклонников. Однажды меня на концерте – а я была красива, в длинном вечернем платье, играла Шопена – увидел очень известный спортсмен. И влюбился с первого взгляда. Он и тебя любил, как родную дочь. Но ты его вряд ли помнишь.

Вета сидела, онемев от страха. Спортсмен был одним из любовников тети Наташи. И Вета его хорошо помнила.

– Смотри, что я нашла на чердаке. Это мои стихи.

Ольга протянула дочери черную папку.

Вета открыла и прочитала первый лист. Это были стихи тети Наташи.

– А может, это не твои, а тети-Наташины? – осторожно спросила Вета.

– Ну что ты. Наташа, пусть земля ей будет пухом, кроме любовь-морковь, никакой рифмы придумать не могла. Кстати, и Петя на ней женился, потому что я ему отказала.

– А о Юрике ты вспоминаешь? – Вета опять пыталась вывести мать в реальность.

– Юрика я сама бросила. Нехорошо, конечно, получилось. Он так к свадьбе готовился. Хотел, чтобы и платье, и машины, и ресторан – как положено. Но не могла я с ним жить. Мы с ним разного круга люди. Даже поговорить было не о чем. Не о Чайковском же. Кстати, как дела на работе?

– Нормально. Тебя до сих пор там вспоминают, – соврала Вета.

Ей было тяжело работать в своей старой музыкальной школе. Кириллову Ольгу Михайловну там хорошо помнили. Как учителя, посредственного в музыкальном и педагогическом таланте, душившего чужой талант в зародыше. Впрочем, фотография Ольги Михайловны, как лучшего педагога, висела в холле школы – рядом с фото ее знаменитой ученицы. Ольге действительно удалось стать первым учителем известной в будущем пианистки Веры Петровой. Вера в многочисленных интервью поминала Ольгу Михайловну. Говорила, что именно в музыкальной школе решила доказать всем, а главное Ольге Михайловне, что она лучшая. И доказала. И была благодарна своей первой учительнице, которая вышвыривала ее ноты в коридор, била по пальцам и смотрела, отстраняясь от ученицы, в окно, когда Вера сдавала экзамены. Вера говорила, что, если бы не было в ее жизни такой Ольги Михайловны, она бы никогда не узнала, что такое профессиональная злость и внутренний стержень, который держит всю сущность.

Вера, когда выступала в Москве, всегда звонила и оставляла в кассе концертного зала билеты для Ольги Михайловны. Ольга никогда не ходила – не могла слушать ученицу. На уровне рвотных позывов. Однако когда было нужно – при распределении часов, премий, в разбирательствах жалоб родителей, – пользовалась громким именем ученицы.

Вета на работе была Кирилловой номер два – дочерью «той самой» Кирилловой. И когда заходила в учительскую, особенно в первое время, слышала обрывки разговоров: «Вся в мать. Дети ее панически боятся, родители недовольны…»

Но Вета делала вид, что ничего не слышит. Она считала, что поступает умнее матери – ставит ученикам тройки и говорит родителям, что нужны дополнительные частные занятия. Многие, кто под напором, кто из амбиций, соглашались. Вета ходила по ученикам. Возвращалась домой уставшая. Не от уроков. От злости. В домах стояли хорошие, дорогие инструменты, ей предлагали попить чай из хорошего, дорогого сервиза. Дарили конфеты, духи, косметику… Вета брала, как будто делала одолжение. Давая понять, что именно от нее зависит будущее ребенка.

Вета сломалась после того, как ее в коридоре подловила родительница. Был октябрь, учебный год в разгаре, расписание составлено, ученики распределены. Но Вета, и это знали все в музыкалке, готова была брать дополнительные часы. За отдельную плату. По договоренности с родителями или если ученик подавал надежды.

– Виолетта Ивановна, здравствуйте, – кинулась к ней в коридоре родительница – толстая, хоть и молодая женщина. – Мне сказали, что вы можете послушать и взять.

– Нет, уже поздно, – отрезала Вета, она мельком взглянула на женщину, и ее лицо показалось ей знакомым.

– Ну пожалуйста, мы можем помочь, в смысле, музыкальной школе. Или догнать на частных уроках. Уже и инструмент купили. Дочка очень хочет заниматься. Она талантливая, мне так кажется, у нее слух есть. Мать моего мужа, ее бабушка, играла и пела. Прослушайте ее, я вас очень прошу, – лепетала женщина, семеня по коридору за Ветой.

– Ладно, приводите, – бросила Вета, лишь бы отделаться от родительницы, уверенной в гениальности своего ребенка. «Послушаю и отправлю», – решила она для себя, все еще гадая, где она видела лицо этой женщины. Может, в магазине?

Родительница тоже на нее смотрела как-то странно вдумчиво, видимо, с теми же мыслями.

– В четверг, в два, – сказала Вета и зашла в учительскую.

В четверг в два часа дня она увидела в коридоре одноклассницу Маринку – только маленькую. Пухленькую, с туманными, осоловевшими от плотного обеда глазами.

– Виолетта Ивановна, здравствуйте, – встрепенулась Маринка-большая, – это наша Томочка.

Маринка подпихнула девочку к Вете. Девочка зажалась и смотрела исподлобья.