Гарибальди - Абрам Лурье

Позиции защитников Рима страдали серьезными недостатками: западные стены их укреплений были расположены ниже, чем возвышенность парков Корсини и Памфили, господствовавшая над городом. Гарибальди сразу понял, что отдать эту гору неприятелю было бы гибелью для Рима, и в тот же день поспешил занять эту высоту. Расположившись на возвышенной террасе виллы Корсини, Гарибальди мог следить за передвижением неприятеля, который собирался атаковать ворота Пертуза.

Первая атака Удино была успешно отбита. С городских стен грянуло несколько пушечных выстрелов, давших понять интервентам, что итальянцы собираются драться всерьез. Тогда французская батарея открыла огонь по Ватикану. Французы снова бросились в атаку, на этот раз на ворота Кавалледжиери, но не устояли перед огнем римских батарей и снова отступили. Удино сделал последнюю попытку: он велел одной из своих колонн с батареей обойти с севера выступ городских стен, защищающих Ватикан. Он надеялся ворваться в ворота Анджелика. Но обход по скверной дороге, по крутому склону оказался чересчур трудным для французов, тем более, что римская артиллерия продолжала их нещадно истреблять.

И тут-то Гарибальди впервые обрушился на неприятеля с юга. «Глубокая тропа»[31], отделявшая его от французов, пролегала по цветущей долине, покрытой виноградниками, и соединяла ворота Сан Панкрацио с главной дорогой в гавань Чивита-Веккии. По этой тропе двигались тысячи пехотинцев 20-го французского линейного полка; они шли на помощь своему арьергарду и правому флангу. Гарибальдийский авангард, состоявший из двухсот-трехсот студентов и ремесленников, с жаром напал на французов. Несмотря на храбрость добровольцев Гарибальди, прекрасно дисциплинированные французские войска оттеснили их почти до самых стен Рима. Тогда Гарибальди двинул в бой резервы под командой полковника Галлетти, выступившего из ворот Сан Панкрацио с восемьюстами опытных бойцов. Вместе с ними двигалась рота юных студентов, которые шли в бой первый раз в жизни.

Взбегая по холмам, перебираясь через глубокий ров, отделявший виллу Корсини от парка Памфили, гарибальдийцы ринулись в бой. Среди них ясно можно было различить «тигров Монтевидео» — длинноволосых, бородатых людей в красных, ниспадавших до колен рубахах. В шуме и хаосе сражения возвышался на своем коне Гарибальди в белом американском пончо, невозмутимый и величественно-спокойный в самые опасные минуты.

Огромными усилиями гарибальдийцы отбросили неприятеля с территории виллы Памфили на север от «Глубокой тропы». Перелезши через стену, гарибальдийцы ворвались в виноградники, которыми густо поросла долина, и снова началась рукопашная.

Французов совершенно ошеломила безумная отвага этих «дикарей и молокососов». Атакой руководил сам Гарибальди. Он показал неприятелю, что такое штыковой бой гарибальдийцев и в открытом бою разбил наголову французов, считавшихся тогда лучшими солдатами в мире. Он захватил виллу Памфили и взял в плен триста шестьдесят пять человек (кроме того, пятьсот французов в этом бою было убито и ранено). Сам Гарибальди был ранен, но ни словом не обмолвился об этом. Он твердо решил использовать победу до конца: гнать разбитого противника до морского берега и отрезать ему отступление к кораблям в Чивита-Веккии.

Каково же было его негодование, когда римское правительство, по настоянию Мадзини, приказало прекратить преследование. Гарибальди вынужден был подчиниться. За эту ошибку триумвиров Риму пришлось потом дорого поплатиться.

Отчего же Мадзини не позволил Гарибальди использовать свою победу до конца? Здесь сказалась во всей силе доктринерская убежденность Мадзини, что «республиканская» Франция не может питать злых намерений по отношению к братской Римской республике. Мадзини боялся «слишком рассердить» Луи Наполеона, того самого Луи Наполеона, который вскоре стал императором и сыграл решающую роль в подавлении национально-освободительного движения в Италии.

Действительно, с внешней стороны дело обстояло будто бы так, как рассчитывал Мадзини. Учредительное собрание в Париже выразило недовольство действиями генерала Удино и приняло резолюцию: «Собрание приглашает правительство безотлагательно принять необходимые меры, чтобы итальянская экспедиция более не отвлекалась от предназначенной ей цели». В Рим послан был для мирных переговоров ловкий и красноречивый Фердинанд Лессепс[32]. Но одновременно с этим Лессепс получил от президента Луи Наполеона тайные инструкции противоположного характера. Озлобленный поражением войск Удино и желая восстановить репутацию своей армии, Луи Наполеон попросту стремился выиграть время, чтобы успеть отправить в Италию новые подкрепления.

Лессепсу удалось заключить перемирие на тридцать дней. Тем временем Учредительное собрание в Париже сменилось Законодательным, в котором большинство принадлежало уже католической партии. Это реакционное собрание одобрило действия Удино, и 31 мая Лессепс, выполнивший свою «миссию», был отозван.

Римляне очень приветливо обходились с пленными французскими солдатами, говорившими, что их обманули заявлением, будто «они идут защищать Рим от австрийцев и неаполитанцев». Несколько сот пленных французов было освобождено, за что генерал Удино выразил римскому правительству свою «признательность».

Тем временем над Римом нависла новая опасность: с юга началось наступление реакционных войск неаполитанского короля Фердинанда II, решившего использовать затруднительное положение молодой Римской республики.

Гарибальди выступил против двадцатитысячной армии неаполитанцев, разбил их в первом же бою и взял много пленных. Встретив неаполитанцев при Веллетри, Гарибальди с авангардом напал на лагерь противника и одержал победу, заставив противника отступить в беспорядочном бегстве.

Но дальнейшие попытки Гарибальди выбросить врага за пределы республики встретили сопротивление со стороны главнокомандующего Римской республики Росселли — малоспособного и политически весьма «умеренного» генерала, который упорно тормозил его инициативу. В ту минуту, когда неаполитанцы в панике отступали, Гарибальди заявил Росселли:

— Разрешите мне со свежими силами ударить неприятелю в тыл и с флангов!

Но упрямый Росселли не соглашался.

— Это не отступление, — сухо заявил он, — а маневр: неаполитанцы попросту перестраиваются, чтобы напасть на нас.

— Помилуйте, какой же это маневр? — воскликнул взбешенный Гарибальди (из окна дома Блази, где происходил разговор, прекрасно видна была дорога, усыпанная мчащимися повозками и бегущими солдатами). — Неужели вы не видите, что враг бежит? Завтра в Веллетри не будет ни единого бурбонского солдата!