Гарибальди - Абрам Лурье

Гарибальди давно уже был встревожен происходящими событиями и рвался в Рим. Когда легион его находился в Субиако, 19 апреля, то есть за несколько дней до высадки войск Удино, Гарибальди писал Аните: «Да… предательство парализовало всякий великодушный порыв; мы опозорены; имя итальянцев будет посмешищем в любой стране мира. Я положительно стыжусь, что принадлежу к поколению, насчитывающему столько трусов! Но не думайте, что я упал духом, нет! У меня сейчас еще больше надежд, чем когда-либо. Можно опозорить безнаказанно одного человека, но нельзя безнаказанно позорить нацию. Сердце Италии еще трепещет, и если оно не совсем здорово, оно еще способно отсечь больные свои части. Реакции удалось деморализовать народ, но народ ей не простит подлостей и предательства. Он стряхнет с себя оцепенение. Могучий, он поднимется и уничтожит низких виновников своего позора».

Тщетно его друзья и соратники пытались повлиять на правительство и добиться приглашения Гарибальди в Рим. Интересны письма начальника штаба гарибальдийцев Даверио. Излагая Мадзини один смелый стратегический план Гарибальди, он писал: «Дорогой Пиппо… вы еще не знаете хорошо этого человека. Уверяю вас, я каждый день обнаруживаю в нем новые и новые достоинства. Вы назначили Авеццану военным министром. Отлично. Но отчего же вы забыли о Гарибальди? Поверьте мне, этот человек может подавать отличные идеи и полезные советы; во всяком случае, он безукоризненно честный и преданный человек, и в этом отношении мало найдется ему равных!»

Враг находился почти у ворот Рима. И, только почуяв грозную опасность, Мадзини решился призвать на помощь Гарибальди.

В полдень 27 апреля 1849 года Гарибальди и его легионы, наконец, вступили в Рим. Весь Корсо оглашался радостными криками: «Он здесь, он здесь! Он приехал!»

Скульптор Джибсон, находившийся в то время в Риме, так описывал въезд в столицу воинов Гарибальди: «Это были загорелые, с давно нечесанными волосами люди, в конических шапках, украшенных черными, развевающимися в воздухе перьями, худые, запыленные лица их окаймлены всклокоченными бородами; ноги обнажены. Они столпились вокруг своего вождя, который ехал на белом коне, мужественный и красивый, величавый, как статуя».

Внешность самого Гарибальди художник Кельман описывал так: «Мы инстинктивно оглянулись: Гарибальди въехал в ворота. Высокого роста, хорошо сложенный, широкоплечий, с могучей грудью, хорошо очерчивающейся под форменной блузой, — он очутился перед нами. Его глаза были синие с фиолетовым отливом. В них было нечто замечательное, как по их цвету, так и по манере глядеть — прямой и открытой. Они поразительно отличались от черных сверкающих глаз его итальянских солдат, точно так же, как светло-коричневые волосы, ниспадающие по его плечам, были не похожи на их блестящие черные кудри. Лицо его было красным, загорелым. Крупные усы и светлая борода придавали его открытому овальному лицу воинственное выражение… На нем была красная блуза. На голове — маленькая черная шапка с черными страусовыми перьями».

Положение Рима было угрожающим. В среде римских триумвиров и депутатов царили смятение и нерешительность. Триумвир Армеллини пытался даже доказывать, что следует «дружески принять французские войска, так как они окажут помощь против австрийцев».

Когда два делегата римского правительства, отправленные в Чивита-Веккию с решительным протестом против насилия, встретились на полпути с представителями Удино — полковником Лебланом и двумя другими офицерами (25 апреля), — Леблан был «страшно поражен» этим протестом и «возмущен» неуместным термином «вторжение».

— Помилуйте! — воскликнул бравый французский полковник, симулируя благородное негодование. — Ведь основная цель нашей экспедиции — защитить вашу республику от австрийцев! Мы намерены поддержать правительство, избранное большинством народа, и добиться полного примирения Пия IX с римским народом.

Но римское правительство уже поняло подлинные намерения врага и постановило «на насилие ответить насилием». Мадзини отказался от своей идеализации «братской Французской республики», и Рим начал готовиться к обороне. В течение целой недели велась лихорадочная работа. Четыре литейные печи пылали день и ночь. Спешно изготовлялись снаряды, отливались пушки, чинились испорченные орудия. Под наблюдением опытных мастеров женщины и дети изготовляли порох и патроны. Баррикадная комиссия (Чернуски, Каттабене, Кальдези) организовала укрепление каждой улицы, всех городских ворот. В одном из своих воззваний они писали: «Наука баррикадного боя доступна всякому. Главное, это раз навсегда решить: «Мы больше не хотим владычества духовенства!» Французы хотят нам преподнести этот подарок. Пусть они оставят его себе… Граждане, сохраняйте лишь тот порядок, который они называют «анархией», — и республика победит!»

Между тем, выступив из Чивита-Веккии, генерал Удино занял 28 апреля Пало, 29-го — Кастель Гвидо. Оттуда он отправил к городу группу разведчиков. В том месте, где Via Aurélia делится на две ветви — «Старую» и «Новую», на страже стояли римские республиканские солдаты.

— Что вам нужно? — крикнули они иностранным солдатам.

— Мы идем в Рим!

— Вы не войдете в Рим!

— И все-таки мы войдем — во имя Французской республики!

— Во имя Римской республики — назад!

— Огонь! — скомандовал французский офицер (брат генерала Удино). Началась стычка.

На рассвете 30 апреля Удино подступил к Риму. Увидев вдали передовые части французов, римляне ударили в набат. Мгновенно укрепления покрылись тысячами граждан, получивших в арсенале оружие. Те, у кого не было оружия, занялись перевозкой раненых и убитых, транспортировкой провизии и боеприпасов. Шесть тысяч женщин предложили свои услуги госпиталям. Храбрые римлянки воодушевляли мужей и братьев и посылали в бой взрослых сыновей.

Позиции защитников Рима страдали серьезными недостатками: западные стены их укреплений были расположены ниже, чем возвышенность парков Корсини и Памфили, господствовавшая над городом. Гарибальди сразу понял, что отдать эту гору неприятелю было бы гибелью для Рима, и в тот же день поспешил занять эту высоту. Расположившись на возвышенной террасе виллы Корсини, Гарибальди мог следить за передвижением неприятеля, который собирался атаковать ворота Пертуза.

Первая атака Удино была успешно отбита. С городских стен грянуло несколько пушечных выстрелов, давших понять интервентам, что итальянцы собираются драться всерьез. Тогда французская батарея открыла огонь по Ватикану. Французы снова бросились в атаку, на этот раз на ворота Кавалледжиери, но не устояли перед огнем римских батарей и снова отступили. Удино сделал последнюю попытку: он велел одной из своих колонн с батареей обойти с севера выступ городских стен, защищающих Ватикан. Он надеялся ворваться в ворота Анджелика. Но обход по скверной дороге, по крутому склону оказался чересчур трудным для французов, тем более, что римская артиллерия продолжала их нещадно истреблять.