Охота на мамонта - Олег Ёлшин

– Ты не стесняйся, дочка. Все здесь не с помойки. Все куплено, все нормально.

– Стерильно! – потер руки доцент и набросился на еду.

– По маленькой? – спросила Гера. Тут же за столом возник Пашка, который только что спал, но теперь бодро сидел рядом, а в руке его был зажат стакан. Скорее всего, с ним он и отдыхал. Гера разлила водку, посмотрела на Фимку и спросила:

– Тебе, дорогой, как всегда?

– Конечно! – уверенно ответил тот и прикрыл пустой стакан ладонью. Все выпили, а Фимку, глядя на них, передернуло. Судорога пробежала по его лицу, он схватил со стола картошку, затряс головой и запихнул ее в рот. Все начали смеяться, а Фимка, бравируя и ерничая, закричал:

– Ну, ты мать, даешь! Где такую… купила. На углу?

А та уже хохотала, и слезы текли по ее щекам.

– Клоун! Ну, клоун! Еще по маленькой! – воскликнула она. Снова выпили. Фимка выдохнул, точно хотел задуть пылающий костер. Глаза его покраснели. Он поднял кулак и саданул им по столу, крякнул, замер и выпучил глаза. Теперь уже хохотали все, даже Лея!

– Еще по одной! – не унимался доцент. Быстро налил и опрокинул стакан. Все снова уставились на Фимку. Тот вскочил и затрясся, схватившись за голову. Потом ударил кулаком в грудь, взвыл и задыхающимся голосом прошипел:

– Вот пошла, так пошла! Ну, родимая!

Остальные снова зашлись дружным хохотом.

– Еще! – смеялся доцент. Он выпил и снова уставился на Фимку. А того уже выворачивало наизнанку. Остальные непрерывно хохотали. Смеялась и Лея, хотя знала, чего ему это стоило. Но Фимка делал все с таким удовольствием и бравадой (по-видимому, это был его коронный номер), что удержаться не было сил. Наконец он пришел в себя. Крикнул:

– Ну, чего зачастили! А перекурить, а закусить? Давайте, налегайте. Схватил соленый огурец и впился в него зубами. Остальные последовали его примеру, продолжая всхлипывать от недавнего приступа смеха.

– Ну, клоун! Ну, насмешил! – икала Гера, давясь едой.

Спустя какое-то время Пашка с завистью взглянул на Фимку и спросил:

– Вот я не понимаю. Я в толк не возьму, как ты не выпивая ни грамма, можешь получать такой кайф? Научи! Ведь, нахаляву же! Ни копейки не истратив! Ну, Фимка, давай! В чем твой секрет?

Он все жевал и восхищенно смотрел на Фимку. А тот, снисходительно улыбаясь, молчал, качая головой. Наконец, рассудительно произнес:

– Выпьешь с мое, узнаешь!

– Вот ведь, какой. Не говорит, молчит, собака, и все.

Потом Фимка поднял руку, и все замерли. Он сам разлил по стаканам зловонный напиток, внимательно посмотрел на Лею, которая не отпила ни грамма, довольный кивнул и встал! Фимка хотел что-то сказать.

– За нее! – шепотом произнес он, кивнув в сторону Леи. Потом уставился на свой стакан, долго смотрел на него. Тот внезапно сдвинулся с места, подъехал к краю стола и свалился на бетонный пол. Раздался звук битого стекла, Фимка в последний раз громко крякнул, вытер мокрый лоб рукавом и понюхал горбушку хлеба.

– Все! – закричал он.

– Ну, фокусник! Как же я его люблю! – проворчала Гера, утирая слезы. Посмотрела на Лею. – Он мне одного старого приятеля напоминает. Тоже Фимой звали. Ефимом Григорьевичем! – с уважением и грустью произнесла она. – Помер два года назад. Вот на этой раскладушке и помер.

Лея посмотрела на раскладушку, потом перевела взгляд на Пашку, который только что на ней спал. Тот чуть не подавился.

– Чего? – нетрезво уставился он на нее.

– А ничаго! – перехватил Фимка. – Будешь пить, тоже скоро помрешь. Сроку тебе отмерено всего 2 года. Еще не поздно остановиться.

– Да хватит каркать, годы мои считать. Сколько тебя знаю, столько бормочешь всякую ерунду.

– Не каркать, а говорить, – серьезно возразил Фимка. – И не шучу я. Два года! Всего два! Вот на этой раскладушке. А мог бы еще лет десять-пятнадцать протянуть…

– Зачем? – невозмутимо пробормотал доцент. Пашка отошел от стола и молча улегся на какой-то топчан. На эту тему ему говорить не хотелось, а водка закончилась.

– Закончилась, – грустно пробормотала Гера.

– Это всего лишь водка, – крякнул Афонька, посмотрев на Лею, и произнес:

– Что смотрите так, милое создание? Не нравится вам наша пещера?

– Пещера? – переспросила она и вдруг уверенно произнесла:

– Это не пещера.

– Да? – удивился доцент, – Почему? Мы это место давно так называем.

– Нет, – горячо возразила она, – пещера должна быть другой. Совсем не такой.

– А какой? – прищурился доцент, с интересом на нее посмотрев.

– В пещере должны жить пещерные люди, – серьезно ответила она.

– А мы кто, по-твоему, дочка? – засмеялась Гера.

– Вы?… – и замолчала, – люди. Просто люди этого города.

– Да уж, – пробормотал издалека Пашка. – Это точно, мы люди. Человеки!

– Конечно, люди! – перехватил ее доцент. – Во всяком случае, себя к таким и причисляю, а остальные, там, наверху, – просто тупое алчное стадо. Бойся мещан! – громогласно провозгласил он. – Они думают, что у них есть все, а у них нет ничего, все здесь, у нас, в этой пещере! – гордо заявил он.

– Чего у тебя есть? – толкнула его Гера.

– Все! Все что нужно человеку. Остальное ерунда. Прочее – дьявольская игра, бессмыслица жалкая и пустая. А у меня есть все! – гордо повторил он.

– У тебя даже водки не осталось, – сказала Гера, убирая пустую бутылку со стола.

– Ерунда, – махнул он рукой, – всего лишь водка!

– Вот подхватишь какую-нибудь заразу, и нечем будет заплатить врачу – тогда я на тебя посмотрю.

– Ну и что?

– Так помрешь же!

– Значит, так тому и быть. В конце-концов, это всего лишь жизнь. Игра!

– Придурок! – добродушно проворчала Гера.

– Я слышал, у тебя проблемы? – спросил Фимка Геру.

– Ты про дочь? – удивилась она. – Кто тебе сказал? Хотя, ты всегда знаешь про наши беды.

– Вот, я не понимаю! – завелся Пашка. – На кой черт она тебе нужна? Тебя поперли из квартиры, на порог не пускают, внуков видеть не дают. А ты говоришь – дочь! Какая она тебе дочь?

– Во-первых, из квартиры меня попросила не она, а ее муж-алкаш. А дочь сейчас слепнет. И если не найти эти 3 тыщщи баксов, лишится зрения совсем! – в сердцах воскликнула Гера. – Да! Мне нужны эти чертовы деньги! Срочно, сегодня, сейчас, – в отчаянии добавила она.

– Нет, ну как это называется? – не унимался Пашка. – Дочь пустила ее по миру, видеть не хочет, а эта мыкается по углам и ищет, где найти такие деньжищи. Ты в своем уме? Это нормально? Как это называть?

– Я, что, должна бросить родную дочь в такую минуту? Чтобы она ослепла? Кому она такая будет нужна? Своему алкашу? Да и негде мне жить там. Четыре человека в однокомнатной квартире! Нормально?

– Этому поступку, Пашка, определения нет, – мудро заявил доцент, – идиотизм, да и только.