Охота на мамонта - Олег Ёлшин

– Да! Купи мне, пожалуйста, мороженое. Здесь есть маленькое заведение. Осталось еще с давних времен. Меня мама иногда водила туда в детстве. А потом я сына приводил туда. Мы можем пойти в кафе-мороженое?

– Ну, конечно, – ответила она. – Пойдем, пойдем, мой хороший. Будет тебе мороженое. Будет, все будет…

– Знаешь, я был когда-то актером и играл в театре. У меня даже были две эпизодические роли в кино.

Фимка развалился в удобном кресле, перед ним стояла вазочка с остатками шоколадного мороженого и бокал с настоящим Лимонадом, а не какой-то заморской бурдой. Так он захотел сам.

– Хочу Лимонад! – капризно заявил он официанту, как только им протянули меню. А теперь он вспоминал:

– У нас был замечательный театр. Все были молоды. Все были влюблены и талантливы. Мы выходили на сцену и играли, мы жили на этой сцене. И казалось, что конца этому не будет никогда. Ведь играют же некоторые актеры до самой старости, а некоторые театры живут целые столетия. Но наступили 90-е. Наш главный режиссер, он же директор, сориентировался, так сказать, почувствовал время, новую волну и продал театр. Вернее, его здание. А нас выкинул на улицу. Сейчас там ресторан, он находится там и поныне. На месте партера пьют водку и жрут, а на сцене (ее почти не изменили, только немного уменьшили) танцуют голые девки и показывают стриптиз. Вроде бы все хорошо – и здание живо, и приходят люди-зрители, только театра больше нет.

Он взял ложечку и собрал со дна остатки мороженого. Лея хотела подозвать официанта, но он жестом ее остановил.

– Потом скитался по разным театрам. По городам и весям, но там происходило все то же. Люди делали деньги. Театр со своей вешалкой оказался на помойке времени. Работал на стройке, торговал тряпьем, собирал металлолом, пустые бутылки, потом… Черт его знает, что я делал потом. Да и наши ребята из театра жили так же,… те, кто не уехал отсюда. А кто заработал деньги – тот кем-то стал. Кем-то? Да никем! Никем не стал. На кой черт им эти деньги, когда раньше они были актерами, играли в театре. В театре!!! Никем. Пустой остаток жизни. Только теперь это осознаешь…

Он долго молча глядел в пустоту. Потом продолжил:

– Водка, это такая штука, дорогая, которая помогает забыть. Сама понимаешь, – кивнул на бутылку, торчащую из ее пакета. – Водка – она спасает. Надолго или навсегда – пока живешь. Потом от меня ушла жена и забрала сына. Я оставил им квартиру и стал жить у мамы. Виделись мы редко. И правильно делали. Зато какими глазами он потом смотрел на могильную фотографию своего отца. Сын помнил того отца, который когда-то выходил на сцену и творил. Он был маленьким, но все запомнил! А водка, она помогала долгие годы не вспоминать и проданный театр, и сцену, и самого себя… Мама умерла, и я остался совсем один.

Потом Фимка долго молчал, глядя в пустоту. Вдруг его глаза загорелись:

– Но я не сдался! Я начал писать стихи! И какие стихи! Правда, они были никому не нужны, но главное, что я научился это делать! А потом… Произошла странная вещь. Иногда после выпитой рюмки являлись удивительные рифмы и образы. Словно ты достаешь их не из-за пазухи, и не вылавливаешь со дна бокала, а из далекого-далекого места, с другой планеты. Стоит протянуть руку – ты за мгновение преодолеваешь этот космический путь и прикасаешься к самому сокровенному. Это был какой-то открытый канал, связь с космосом, с далекой галактикой, с тайниками, где хранились все знания и умения человечества. Если ты художник, твоей рукой начинает овладевать неведомая сила, если композитор – неземная музыка, нота за нотой капает на клавиатуру с небес, а ты подбираешь, подхватываешь, материализуешь ее, становишься сверхпроводником!.. Ты знаешь, в чем гений Моцарта или Пушкина? Этих колоссов, которые до сих пор будоражат умы людей? Да эти ребята просто списывали! Нагло списывали! Они проторили дорожку к тому волшебному ручейку и пили из него, наливая в свои бокалы. Уже захлебывались и снова пили! Ты знаешь, что Моцарт писал без черновиков. Только начисто! В этом и был его великий гений – протянуть руку и достать. Просто нужно найти туда путь. Все просто. И я тоже на какое-то время приложился к источнику, стоя у того ручья. Это было незабываемое время! Слово за словом рождались вереницы, сплетенные поэзией, образов, видений, полных смысла и жизни. То был восторг. За это можно было отдать все… Но однажды дверца закрылась. Сколько я ни ломился, сколько ни пил, не молился, снова пил – путь туда был закрыт… Перепил. Нельзя на пьяную голову создавать великое, вечное. За все нужно платить! А назад пути уже не было – только вперед. Поэтому снова пил…

Потом влюбился. Она нашла меня в каком-то кабаке и безоглядно пошла за мной. Была лет на тридцать моложе. Вместе мы прожили несколько месяцев. Все это время я любил ее, а она мне все наливала и наливала, я и не возражал. А когда после очередного возлияния отписал ей квартиру, сразу же оказался на помойке. Девушка оказалась непростой. Такой у нее был бизнес. И до сих пор она продолжает спаивать влюбленных дураков. Такая работа. Ничего личного – бизнес. Просто бизнес. Два года я просидел на улице, а потом эта комната. Все!

Он устал. Он сидел, молчал и смотрел куда-то вдаль.

– Жалко одного. Последние стихи так и застряли у меня в глотке. Так их и не дописал. Все эти бутылки, которые мне еще искупать, ничто по-сравнению с этими строками. А канал для меня закрыт и по сей день…

Лея потянулась к пакету и достала бутылку. Открыла ее и прямо из горлышка отпила. Коньяк больно обжег горло, но стало легче. Фимка сморщился и крякнул. Неожиданно резко произнес:

– Завязывай с этим.

Сейчас он не был похож на того папочку, которого совсем недавно она вела из ресторана, и на разодетого франта, который щеголял обновками, и на лакомку, поедающего мороженое. Глаза его горели, он серьезно, даже гневно, смотрел на нее.

– Что? – не поняла она. – А как же ваше пари?

– Завязывай, говорю, – зло повторил он. – А пари? Все это только игра. Сам разберусь – без тебя, – помолчал немного и добавил:

– Ты мне в дочери годишься… И еще… Спасибо тебе.

– За что? – удивилась она.

– За все… Умеешь ты слушать.

Потом он заметил на себе ее трогательный, нежный, полный участия и сострадания взгляд, улыбнулся и весело произнес:

– А хочешь посмотреть еще на одного страдальца?

Он больше не мог видеть, как его жалеют. Он сказал то, что никому раньше не говорил. Но теперь, выплеснув все это на несчастную девушку, весело смотрел, пытаясь отвлечь ее от своей непростой истории.

– Пошли, теперь я тебя гуляю! – воскликнул он. – Любишь ночью бродить по кладбищу? – и добавил с улыбкой: – Ведьма ты, наша! Будет весело – обещаю!