Старик в углу - Эмма Орци

и услышал, как она удивлённо произнесла: «Льюис, я думала, что ты давно ушёл в клуб. Чем, чёрт возьми, ты занимаешься здесь, да ещё и в темноте?»

«Льюис – это христианское имя мистера Айрленда, – пояснил Джеймс Фэйрберн. – Я не слышал ответ управляющего, но, вполне удовлетворённый тем, что всё в порядке, вернулся к трубке и газете. Практически сразу после этого я услышал, как управляющий удаляется из кабинета, пересекает холл и выходит через уличную дверь. И только после его ухода я вспомнил, что он, похоже, забыл открыть стеклянную перегородку. Поэтому я не мог запереть дверь в холл на засов, как обычно, и, очевидно, именно так эти проклятые воры и обыграли меня».

ГЛАВА XIX.

ПРОТИВОРЕЧИВЫЕ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА

– К тому времени, когда общественность осознала смысл показаний Джеймса Фэйрберна, как в самом банке, так и среди детективов, расследовавших этот случай, возникло некое беспокойство. Газеты проявили очевидную сдержанность и советовали читателям дождаться дальнейшего развития этого печального дела.

Пока управляющий «Английского Провидент-банка» находился в тяжёлом состоянии, невозможно было получить чёткое представление о том, что на самом деле похищено. Однако главный кассир оценил убытки примерно в 5000 фунтов золотом и банкнотами – конечно, при условии, что мистер Айрленд не держал в сейфе собственные деньги или драгоценности.

Заметьте, что публика всё сильнее сочувствовала бедняге – больному, возможно, умирающему – однако, как ни странно, подозрение уже слегка коснулось его своим отравленным крылом.

Впрочем, подозрение – пожалуй, слишком сильное слово. Тогда никто никого не подозревал. Джеймс Фэйрберн рассказал свою историю и заявил, что какой-то вор с фальшивыми ключами, должно быть, пробрался в контору через внутренний двор.

Общественное волнение, как вы помните, с течением времени не ослабевало. Едва мы успели удивиться необычайному свидетельству ночного сторожа и, в ожидании дальнейших и более полных подробностей, сдержать растущее сочувствие к больному человеку, как сенсационная сторона этого загадочного дела достигла кульминации, поскольку обнаружился необыкновенный, совершенно неожиданный факт. К миссис Айрленд, сутки напролёт без устали дежурившей у постели больного мужа, подошёл сыщик и попросил её ответить на несколько простых вопросов, чтобы таким образом пролить свет на тайну, которая стала причиной болезни мистера Айрленда и её собственного душевного волнения.

Миссис Айрленд заявила, что вполне готова ответить на любые заданные ей вопросы, и буквально поразила как инспектора, так и детектива, твёрдо и решительно заявив, что Джеймс Фэйрберн, вероятно, спал или грезил, если решил, что в десять вечера увидел её в дверях и услышал её голос.

В это время она вполне могла как быть, так и отсутствовать в холле, потому что обычно спускалась посмотреть, не пришли ли с последней почтой какие-нибудь письма, но, безусловно, не видела мистера Айрленда и не разговаривала с ним, поскольку мистер Айрленд ушёл за час до того, и она сама проводила его до входной двери. И от своего из ряда вон выходящего заявления миссис Айрленд не отступала ни на шаг. В присутствии сыщика она заявила Джеймсу Фэйрберну, что он, вне всяких сомнений, ошибается, и она не видела мистера Айрленда и не разговаривала с ним.

Полиция допросила ещё одного – мистера Роберта Айрленда, старшего сына управляющего. Предполагалось, что он осведомлён о делах отца; идея, прочно засевшая в разуме детектива, состояла в том, что, возможно, серьёзные финансовые трудности побудили неудачливого управляющего присвоить часть денег банка.

Мистер Роберт Айрленд, однако, сообщил не так уж много. Отец не доверял ему до такой степени, чтоб рассказывать обо всех личных делах, но в доме недостатка в деньгах не ощущалось, и у мистера Айрленда не имелось ни единой экстравагантной привычки. Сам мистер Роберт в тот памятный вечер ужинал с другом, а затем отправился с ним в Оксфордский мюзик-холл. Он встретился с отцом на пороге банка около половины двенадцатого, и сын утверждал, что в поведении мистера Айрленда не было ничего примечательного; он ничуть не выглядел взволнованным и весело пожелал сыну спокойной ночи.

– Да, это был знаменательный момент, – продолжал Старик в углу, с каждым мгновением всё более и более возбуждаясь. – Публика – временами очень глупая и упрямая – мгновенно оценила его. Конечно, вначале все сразу пришли к естественному выводу, что миссис Айрленд лгала. Благородная ложь, самоотверженная ложь, ложь, наделённая всеми достоинствами, если хотите, но всё равно – ложь.

Она, намереваясь спасти своего мужа, пыталась увести следствие в сторону. В конце концов, Джеймсу Фэйрберну не могло присниться всё то, что, по его словам, он видел и слышал. Никто не подозревал Джеймса Фэйрберна; для этого не имелось никаких причин. Крупный, тяжеловесный шотландец, явно не обладавший живым и красочным воображением, которое приписывалось ему странными утверждениями миссис Айрленд; более того, кража банкнот не принесла бы сторожу ни малейшей пользы.

Но вспомните об одном обстоятельстве; без него общественное мнение уже осудило бы страдальца, лежавшего на верхнем этаже, без какой бы то ни было надежды на оправдание. А этот факт поразил всех.

Допустим, что за десять минут до десяти мистер Айрленд зашёл в контору с целью извлечения из банковского сейфа банкнот и золота на сумму 5000 фунтов стерлингов, одновременно создавая видимость ночной кражи со взломом. Допустим, что его гнусный замысел нарушила жена, которая, отчаявшись убедить мужа отказаться от кражи, отважно встала на его сторону и очень неуклюже попыталась выпутать мистера Айрленда из создавшегося затруднительного положения. Тогда почему в девять часов утра на следующее утро он упал в обморок и заболел мозговой горячкой при виде кражи, о которой, естественно, был осведомлён? Можно симулировать потерю сознания, но не высокую температуру и признаки мозговой горячки, ибо даже самый заурядный врач с лёгкостью разоблачит притворство.

Мистер Айрленд, согласно показаниям Джеймса Фэйрберна, ушёл вскоре после кражи, затем встретился с сыном через полтора часа, поговорил с ним, тихо лёг спать и ждал девять часов, прежде чем заболеть при виде собственного преступления. Согласитесь, весьма нелогично. К сожалению, сам бедняга не мог дать никаких объяснений трагическим ночным событиям.

Он по-прежнему был крайне слаб, и, хотя и находился под сильным подозрением, но по приказу врача оставался в полном неведении относительно серьёзных обвинений, постепенно накапливавшихся против него. Он постоянно расспрашивал всех, находившихся у его постели, относительно результатов расследования и вероятности скорейшей поимки грабителей, но у каждого посетителя имелся строгий приказ сообщать лишь о том, что полиция пока ничего не знает.

Вы, как и все остальные, согласитесь,