Неотвратимость - Георгий Айдинов

— Ой, Корнилов, не возводите поклеп на сотрудников угрозыска прежних лет. Никакой преступник скрыться от них не мог.

— Ну и что ж. Но, право слово, был тогда на работниках МУРа отпечаток их профессии: сосредоточенность, что ли, особая и вместе с тем нарочитое безразличие во взгляде, скупость движений, жестов, как бы прячущих готовность в любой момент кинуться, схватить, обезоружить. А сейчас поди-ка угадай, кто рядом с тобой стоит, кто следом идет: в самом деле обыкновенный хлопец или твой самый первый недруг. Вот в Зеленограде я ошибся…

Раздается телефонный звонок. Петя Кулешов сообщает Павлу, что камеры на Киевском вокзале осмотрены вдоль и поперек. Обманул Корнилов. Опять обманул. Крадеными вещами и не пахнет.

Павел весело говорит в трубку, совсем сбивая с толку Кулешова:

— Отлично. Так и должно быть. Оформи все как положено и приезжай. Есть новость.

Кладет трубку. Смотрит на Корнилова, как бы вспоминая, на чем они остановились. И кивает ему головой:

— Продолжайте, пожалуйста, Матвей Данилович. Наконец-то вы вступили на стезю откровенности.

Главарь бросает на старшего лейтенанта едва заметный настороженный взгляд. Но тот принимается затачивать лезвием безопасной бритвы толстый красный карандаш. И Корнилов постепенно снова входит в роль. Старший лейтенант внимательно слушает. Пишет. Опять слушает. И думает. Махровый рецидивист. Только особой, еще не встречавшейся Павлу разновидности. Отщепенец, вор-одиночка. Похожий в некотором смысле на «разгонщика» Матюшина. Как это недоброй памяти Олег Григорьевич высказывался?

«Я циник. Заел меня цинизм. Неверие. Понимаете? Не верю ни во что хорошее. Ни в людей, ни в свою судьбу».

Открыто, нагло провозглашал Матюшин свое отвратительное жизненное «кредо», надеясь, что его бесстыдные откровения могут вызвать, нет, не сочувствие, а какое-то подобие доверия, надежды на то, что он не совсем еще пропащий человек. И вызвал, черт его побери! Павел так глянул на безмятежно разглагольствовавшего Корнилова, что тот мгновенно замолк, будто подавившись половиной слова. И этот такого же толка тип! Павел повернул голову и, стараясь успокоиться, стал разглядывать в окно свинцово-серое, набухшее влагой небо, висевшее над городом.

Эх, Павел, Павел! Сорвался. А сам себе клятвенно обещал никогда не нарушать, казалось, намертво прикипевшие к характеру, ставшие нормой поведения советы полковника Соловьева. Еще в первые месяцы работы только-только «испеченных» молодых юристов Степан Порфирьевич как-то устроил нечто вроде показательного допроса. Собрал в своем кабинете недавних студентов университета, а ныне волей судеб оперативников столичного угрозыска, и дал им наглядный урок беседы с таким отпетым преступником, что не только разговаривать — смотреть на него и то было страшновато.

После допроса Степан Порфирьевич своим глуховатым, негромким голосом сказал обыкновенные, не раз уже слышанные слова. Но они почему-то надолго запомнились, стали правилами, эти дружеские советы старого чекиста:

1. Не обижать человека.

2. Всегда помнить, что даже в самом закоренелом преступнике есть что-то хорошее.

3. Не делать злых глаз при первой же встрече — «садитесь, курите». В поведении допрашивающего не может быть ничего надуманного. И строгость и доброжелательность должны стать органическими составляющими облика представителя закона.

4. Жизнь — явление сложное, в ней много неожиданного, тяжелого, запутанного. Поэтому никогда не следует злиться заранее, ничего не решать предвзято. Вместе с преступником надо как бы обдумывать — как же это произошло. Не грех и посочувствовать, если это будет к месту. Выразить сожаление, что не появились обстоятельства, изменившие ход мыслей преступника.

5. И у воробья есть сердце. Обстановка МУРа не летний сад и не «замок любви». Люди, попадающие сюда, боятся последствий, печального для них стечения обстоятельств. И могут под влиянием минуты наговорить на себя и на других бог знает что. Значит, законом должен стать спокойный, корректный, выдержанный тон беседы с преступником. Никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя позволять себе срываться. Имей бесконечное терпение.

6. Все заявления обвиняемого обязательно проверять. Не только те, что отягощают вину, но и все те, что смягчают.

7. Не перехлестывать. Впереди всегда должна быть не «телега», а «лошадь», если иметь в виду под понятием «телега» научно-технические средства, а под «лошадью» — собственную голову. «Телега» потом. Сначала мысли, логика, интуиция.

8. Не делать из мухи слона. Не представлять обычное дело большим, громким, особым. И вообще мнение о твоей работе пусть высказывают другие.

Нет, Павлу положительно везло на встречу с хорошими людьми, оставляющими след в его жизни. Рядом с такими людьми, как Степан Порфирьевич, нельзя, невозможно было быть иным, чем они, — спокойными, выдержанными, рассудительными, склонными к глубокому размышлению. Так же как, между прочим, грубость, порывистость, скоропалительность в решениях майора Вазина порождали, очевидно, схожие черты у тех молодых, что окружали его.

Корнилова давно уже конвойные увели туда, где ему определено пребывать вплоть до решения суда. А Павел все корил и корил себя за то, что не сумел вовремя одернуть расходившиеся нервы. Только наладил было контакты с Главарем — и сам же все и напортил. Ладно, выправим. А тип действительно неприятный и донельзя скользкий. Ни до чести, ни до совести его не доберешься. Пронять можно, только воздействуя на амбицию, подстегивая чувство обиды, зависти. А лучше всего он понимает свою выгоду. Так и будем держать.

Так и держала группа Калитина. Самым тщательным образом изучались все квартирные кражи, совершенные в Москве за последние девять месяцев, если они хоть чем-нибудь напоминали «почерк» Корнилова. И конечно же, угрозыск не оставлял своими заботами Дарью Харабарову и ее мамашу — Елизавету Петровну Биленкину. Это и было той «нечаянной радостью», которую Павел обещал доставить Пете Кулешову во время последнего допроса Корнилова. Именно тогда пришла старшему лейтенанту в голову весьма простая и логичная мысль. А именно: если дочку с мамашей соседи заставили убраться из предпоследней квартиры, то, возможно, такая же операция была проделана и в том доме, где они жили до Кутузовского проспекта. Почему бы, спрашивается, с помощью знаменитого городского посреднического бюро на Мещанской улице и не познакомиться со всеми вариантами обмена квартир, которые предпринимала семья Харабаровых-Биленкиных? Без особых забот и тревог, не волнуя пока личными контактами ни дочку, ни ее мамашу, не исключено, что удастся нащупать родственные и иные связи семейств, как раз и представляющие для МУРа наибольший интерес.

Да, до Кутузовского проспекта мамаша с дочкой обитали в Зюзине, покинуть которое заставили их весьма неприятные воспоминания. Последний супруг Елизаветы Петровны — Козин — именно здесь был арестован и осужден на десять лет за разбой. Сколько раз Биленкина выходила замуж, установить оказалось затруднительно. Но как раз Козин был ее мужем в тот трагический момент, когда его прямо во время пьянки в квартире Биленкиной взяли и надолго отправили потом «в места не столь отдаленные». Во-вторых, Елизавета Петровна настолько решительно не ладила со своей сестрой Тамарой Леонтьевой, которая жила тут с нею вместе, что однажды, когда сестры не поделили ухажеров, началась драка. Вмешалась милиция. Лопнуло терпение соседей, не пожелавших больше терпеть вечные бесчинства у Биленкиных-Харабаровых-Козиных-Леонтьевых. И от греха подальше семейство упорхнуло на Кутузовский проспект, умудрившись выделить при обмене небольшую комнатушку и Тамаре Леонтьевой.

А еще до Зюзина мамаша с дочкой жили в двухэтажном домишке на Пятницкой улице, совсем недалеко от таких важных точек благоустройства, как станция метро и рынок. И здесь тоже оказался самый настоящий притон. На Пятницкой продолжала жить свекровь Тамары Леонтьевой, некая Татьяна Сидоровна Баранычева. Один сын ее — Игорь, муж Тамары, — уголовник-рецидивист, неизвестно где скрывался от органов следствия после того, как совершил очередную кражу. Другой сын — Леонид — тоже из тюрем не вылезал. И сама Татьяна Сидоровна, сухая, алкоголического вида женщина, и ее сожитель, некий Иванцов, не один раз судимы. И сейчас у нее в квартире нередко собиралась темная компания, пьянствовали, дебоширили. Не исключено, что тут и краденые вещички не брезговали скупать и приют давали всякому проживающему без прописки сброду. Местная милиция давно держала под прицелом квартиру Баранычевой, и вот-вот должно было последовать решение о выселении ее из Москвы.

— А что церемониться особенно с этими безобразниками? Они же вот где у нас, — майор Вазин весьма выразительно сжал и показал Павлу, докладывавшему о результатах посещения Пятницкой, свой отнюдь не маленький кулак. — Бери машину, привези сюда Баранычеву с Иванцовым и выложи им все, что нам известно об их житье-бытье. Пусть попробуют упираться или разболтать потом что-нибудь. В 24 часа из города вылетят.