Фрэнсис Бэкон - Александр Субботин

XII. Новая Атлантида

Мечта — это удел молодости, в то время как опытная зрелость более склоняется к трезвому и житейскому взгляду на вещи. У Бэкона, уже с раннего детства не по годам развитого вундеркинда, было наоборот. Его первые произведения — «Религиозные размышления» и «Опыты или наставления» — претендуют на спокойное и трезвое рассмотрение весьма жизненных вопросов. Зато зрелые годы наполнены настойчивой разработкой различных проектов, а на склоне лет он приходит к своей философской утопии. Первый набросок «Новой Атлантиды» был сделан, по-видимому, где-то между 1614 и 1617 годами. Работа над последним вариантом падает на 1623–1624 годы. Повесть так и осталась неоконченной, была издана посмертно в 1627 году и вскоре же переведена «для пользы других народов» на латинский язык.

По своему сюжету она следует довольно распространенной в XVI–XVII веках схеме утопического произведения. Рассказ ведется от лица путешественника, побывавшего в неведомой стране и увидевшего там осуществление совершенных, с его точки зрения, общественных установлений. Именно так построены и «Утопия» Т. Мора, и «Город солнца» Т. Кампанеллы, вышедший, кстати сказать, в том же 1623 году. Однако, принадлежа отнюдь не к социалистической традиции, бэконовская повесть не содержит сколько-либо глубокой критики современной ему социальной действительности, что характерно для «Утопии» Мора, и не открывает широких горизонтов иной социально-политической жизни. В своих взглядах канцлер Бэкон не был наследником и продолжателем взглядов канцлера Мора. В ином жанре он снова возвращается к своей излюбленной теме о величии и благе научно-технического прогресса, и, кажется, вся повесть нужна ему для того, чтобы возвысить ученых и изложить свой проект все-государственной организации науки. Это скорее сциентистская, чем социальная, утопия, сдобренная в стиле времени благочестивыми отступлениями и, уже в стиле самого лорда-канцлера, подробным описанием различных торжественных церемоний.

По мере расширения географических открытий «земля обетованная» отодвигалась все дальше от Европейского континента. Платоновская Атлантида находилась в не изведанной греками части Атлантики. Т. Мор видит свой утопический остров в Новом Свете — незадолго перед тем открытой испанцами Америке. Бэкон же помещает свою Новую Атлантиду в «совершенно неисследованную» часть Тихого океана. Когда Земля будет в основном изучена, «утопия» перекочует в подземелье и в космос. Естественная поправка, которую вносит в литературу жизнь. Но так ли уж далека «утопия» от хорошо знакомой человеку действительности? Разве старые писатели, впрочем, как и современные, не прибегают к этому своеобразному жанру для того, чтобы найти удобный и неуязвимый для апологетической критики способ осмысления животрепещущих проблем своего общества и своего времени? Разве не трагедия первоначального капиталистического накопления побудила гуманистов Мора и Кампанеллу искать идеального государственного устройства и рисовать в своих утопиях картины общественного порядка, лишенного института частной собственности, а следовательно, контрастов бедности и богатства, несвободного труда и нетрудовой свободы, духовной деградации и духовной утонченности — смутные предвидения социалистического строя? Но нет, не вопросы социальной справедливости волновали ум барона Веруламского. Ему было суждено другое прозрение.

Государство Бенсалема, утопического острова, который описывает Бэкон, — это законсервировавшаяся в своем благополучии процветающая монархия, изолированная от всего мира из опасения «новшеств и влияния чуждых нравов». Мы находим здесь классы и сословия, частную собственность и привилегии, христианскую церковь и чиновничество различных степеней и рангов. Своеобразная идеализация английской абсолютной монархии, какой ее хотел бы видеть ее лорд-канцлер, правда, с существенной поправкой на господство ученой аристократии в духе платоновского «Государства». Ибо главный институт Бенсалема — это орден «Дом Соломона», научно-технический центр, мозг страны, и вся жизнь государства, кажется, подчинена интересам его успешного функционирования. Прерогативу ордена составляют не только организация и планирование научных исследований и технических изобретений, но и распоряжение производительными силами страны, ее природными ресурсами и производством. Ему принадлежит забота о внедрении в промышленность, сельское хозяйство и быт достижений науки и техники, а также монополия внешних сношений. Его члены — элитарная технократическая каста, занимающая особо привилегированное положение в обществе и сохраняющая свою самостоятельность по отношению к государственной власти.

В социальном аспекте и по своему характеру, и по традиции, к которой она примыкает, бэконовская утопия довольно консервативна. Но социальные отношения только фон, на котором Бэкон набрасывает свой прогноз грандиозного научно-технического развития. И здесь нас ожидает много поразительного. Поражает его идея сложной и дифференцированной организации научной работы со специализацией и разделением труда ученых, с выделением различных категорий научных работников, каждая из которых ставит перед собой и решает строго определенный круг задач: получение научной и технической информации из других стран и ее обработка, самостоятельные экспериментальные изыскания и их теоретическое обобщение, изучение уже имеющихся опытов ради разработки методики постановки новых или же осуществления на их основе полезных технических изобретений, реферативная работа, составление учебных руководств и т. п. Все это осуществится позже в развитой структуре научно-исследовательской работы нашего времени. А еще раньше бэконовскую идею государственной организации науки подхватят ученые, стремящиеся к созданию национальных академий наук. Во всяком случае, организаторы Лондонского королевского общества — Спрат, Бойль и Гленвилл — прямо заявляли, что они лишь хотели воплотить в жизнь проект Дома Соломона. Поражают и замечательные достижения науки и техники, о которых рассказывает Бэкон. Мы узнаем о передаче света на дальние расстояния и о мощных искусственных магнитах; о летательных аппаратах различных конструкций и о подводных лодках; о печах, сохраняющих заданную температуру, и о достижении температур, близких к солнечной; об искусственных моделях, имитирующих поведение животных и людей; о прогнозах погоды, землетрясений и эпидемий; о создании искусственного климата; об оживлении животных после клинической смерти и об искусстве управления их ростом. И если исключить явно невозможное, вроде осуществления вечного двигателя, наш современник без труда узнает в них то, что дала наука и техника лишь конца XIX–XX веков, или даже то, что они только сегодня пытаются дать.